В сторонке от лагеря, на холме, с которого торопливо сбегали к ручью молодые березки, беседовали комиссар Куликов и Ефим Рачков. Широко расставив ноги и опершись локтями о колени, старый артиллерист неторопливо дымил цыгаркой. Комиссар полулежал на боку, подперев голову. Между собеседниками теплился маленький костер, зажженный, должно быть, Ефимом для курева.
Солнце уходило к закату, цепляясь косыми лучами за деревья.
— А вот дуб, Ефим Акимыч, не поддается пока. Совсем зеленый, — тихо заметил Куликов, прислушиваясь к звонкому стуку дятла, мерно отбивавшему морзянку.
— Он еще не скоро, в конце октября пожелтеет, — отозвался Ефим. — Хорошее, Михаил Сергеевич, время! — Особенно, если погода...
Старый артиллерист сделал широкий круг рукой, показывая на лес, уже начавший одеваться в пестрый осенний наряд.
— В мирную-то пору теперь бы поля уже были убраны, урожай свезен... — мечтательно проговорил Ефим.
— Да, в это время уже полевые работы в наших местах к концу подходят, — согласился комиссар, — разве только еще картошка остается.
А время в самом деле стояло хорошее.
Осень в лесу — не грустная пора, как считают многие. Этот период отмечен своей красотой. Кроме хвойных, все деревья начинают желтеть, но в окраске каждого есть свои оттенки. И время для этого каждому дереву указано свое.
Первой сообщает о приближении осени чуткая березка. Сначала на ее ветвях появляется несколько светло-желтых листочков, словно на белостволой северянке вдруг созрели лимоны. А через неделю, глядишь, — она уже полностью переоделась. Почти одновременно с березой желтеет осина, за ними медленно занимается оранжевым пламенем широколистый клен.
Так постепенно окрашивается весь необозримый лесной массив. Только один дуб обычно крепится до самых снегов. Иногда его побуревшие листья держатся всю зиму, пока не лопнут весной почки и не появится свежая листва.
В мягкие тона осеннего увядания кое-где ярко вкраплены оранжево-красные гроздья рябины — лакомство дроздов. Вместе со сменой одеяния начинается листопад — красивейшее время в лесу! Медленно переворачиваясь в воздухе, круглые сутки тихо падают листья, устилая землю. Но вот по вершинам деревьев осатанело пробежит ветер, и тогда весь лес наполняется кружащейся желтой листвой, как будто миллионы невиданных бабочек поднялись в воздух.
— Сегодня наш отряд пойдет на новое место, — сказал комиссар, нарушив молчание.
— Такая, стало быть, наша служба, Михаил Сергеевич. Правильно сказано: под лежачий камень вода не течет, — степенно ответил артиллерист, протянувший руку за угольком, чтобы зажечь цыгарку. — Снарядов, патронов запасли, слава богу, достаточно, время опять пощупать немца. Слыхать, Михаил Сергеевич, в Навлинском районе сильные бои идут?
— Да, вчера завязались. Предполагают, что около трех дивизий бросил Гитлер на брянских партизан.Одна группа наступает от села Никольского, другая под Гололобовым. В Трубчевском районе тоже начались бои.
— Ишь ты, в обхват, значит, норовит взять, — заметил старый солдат. — Видно, охота ему, Михаил Сергеевич, леса наши прочесать?
— Именно так и объявил в листовках: дескать, через неделю все партизаны будут истреблены или взяты в плен. А кто хочет остаться живым, пусть сдается добровольно. Таким паек даже обещают и табак.
— Ха! Глупые, скажу вам, люди!—отозвался Ефим на слова комиссара. — Да нешто можно нас со своей земли согнать или полонить? Эка! Цыгаретками прельщает русского человека! Да лучше я дубового листа закурю. По крайности, свое. Тьфу! — выразительно закончил старый солдат.
— Три дивизии — немалая сила, — словно размышляя вслух, сказал Куликов. — Это хорошо...
Ефим вопросительно посмотрел на комиссара.
— Дело в том, Ефим Акимыч, что на Брянский фронт не попадет более шестидесяти тысяч регулярных фашистских головорезов. Ведь они ехали из Германии прямо на передовую. Но задержались около наших лесов, чтобы «мимоходом» разделаться с партизанами.
— Вот оно что, «мимоходом»! — улыбнулся Ефим.
— Да, обыденкой, — иронически заметил комиссар. — Но уйдут они от нас с побитой рожей. В этом нет сомнения. И отправятся не на фронт, а к себе в тыл зализывать раны. Это и будет помощью Красной Армии.
— Беспременно так получится, — поддержал Ефим. — За милую душу отполируют немца. И то сказать, Михаил Сергеевич, ведь это для нас лес-то родной дом, а фашисту в нем петля.
— Верная петля, — согласился комиссар. — Вообще брянский лес изумителен во всех отношениях. В древности он верным стражем стоял на границе Московского государства. Не сосчитаешь, сколько сгнило вражеских черепов на старинных лесных засеках... Но лес ограждает нас и от другого врага — суховеев.
В брянских пущах живут тысячи маленьких рек и ручьев, питающих многоводную Десну, приток Днепра, и немалую роль играют в режиме его бассейна.
— Леса брянские — это база неисчислимого народного войска России и Украины. Здесь базируются отряды брянские, орловские, курские, смоленские. Здесь, под надежным кровом лесов, мы часто встречаемся с партизанскими соединениями Украины: Ковпака, Сабурова, Федорова. В критические периоды войны они, соединяясь с отрядами российских областей, наносят совместные сокрушительные удары по врагу. Украинские братья по оружию находят в наших лесах короткий отдых, пополняются боевым вооружением, чтобы снова двинуться в далекие рейды по гитлеровским тылам, — с воодушевлением продолжал Куликов. — Конечно, нашим отрядам часто приходится туго. Фронт близок, и мы почти всегда имеем дело с регулярными частями врага. А это далеко не то, что за полтысячи верст от передовой, где нет такой концентрации вражеских войск. Но мы гордимся этим. Не на прогулку, на смертный бой поднялся народ!
Ефим хворостинкой сгрудил дотлевающие угли, подбросил в огонь несколько сухих палок.
— Хорошее слово сказали вы, Михаил Сергеевич, о брянских лесах,—благодарно проговорил старый солдат.— Готовиться надо, если нынче ехать. Сборы-то наши, правда, скорые. Вот они, голубчики, погуливают, — указал он на своих лошадей, пасущихся на взгорье.
Комиссар собрался было уходить, но Ефим остановил его вопросом:
— Что ж, Михаил Сергеевич, расстаемся, значит, с нашим Егором?
— Ничего не поделаешь, Ефим Акимыч, трудное задание предстоит ему выполнить, — твердо сказал Куликов.— Небось, жалко отпускать дружка?
— Малый больно хороший, Михаил Сергеевич. Правда, озорник немного, но веселый, артельный. Поговорите вы с ним, товарищ комиссар, — попросил Ефим, — чтобы баловство-то он свое бросил. Долго ли в такой дороге голову сломить! Больно уж он отчаянный!
