Оказалось, что Юля перетаскала на сделанный из досок настил все сено, а внизу у стены аккуратно расставила разбросанные немцами лопаты, грабли и вилы, принесла немного полыни, запах которой перебил стоявший ранее спертый, перемешанный с навозом воздух. Мать обняла и поцеловала дочь:
— Спасибо тебе, помощница ты моя! — А сама грустно, уже в который раз за сегодняшний день, подумала: «Корову забрали, изверги проклятые, чем теперь детей кормить буду?»
Татьяна вышла из сарая. Она не заметила, как к их двору свернула телега с дороги. Одинокого седока Татьяна Андреевна увидела лишь тогда, когда он остановил лошадь возле ворот. Это был Петрусь, одинокий, замкнутый старик, обиженный судьбою и природой: горбатый, прихрамывающий на правую ногу, всегда чем-то недовольный, он так и жил бобылем. Петрусь и сейчас не улыбнулся, сухо поздоровался:
— Здорово, учителька! Отвори ворота, я тут тебе кое-чего привез.
Мочалова растерялась:
— Мне? А почему именно мне?
— Потому что есть забор и кирпичами от печки закусывать не будешь.
— Да, но...
— Не нокай, не запрягла, отвори ворота, времени у меня нету, чтобы слушать, как ты вслух соображать будешь.
Юля молча побежала к воротам и стала открывать запоры. Но железный засов не поддавался ее худеньким ручонкам. Дед Петрусь отстранил девочку рукой, нажал плечом на створки ворот и легко отодвинул засов. Открыл ворота, взял под уздцы лошадь и ввел ее во двор. Затем, вскинув на спину большой мешок с картошкой, спросил:
— Куда ее, в погреб, что ли?
Татьяна Андреевна поспешно пошла впереди деда, чтобы открыть дверь погреба, где обычно хранилась картошка.
Петрусь занес туда еще три мешка, затем, громко дыша, отнес в дом еще полный мешок муки. Вытирая рукавами пот с лица, сказал:
— Ну вот, учителька-хозяюшка, ешь себе на здоровье да детей корми, а я поехал.
Татьяна Андреевна, смущенная и растроганная, спросила:
— Дедушка, кто же это о нас позаботился?
Дед чуть заметно улыбнулся:
— Люди добрые, которые все видят, всегда помогут и ничего не забудут. — И он с трудом развернул телегу в узком дворе и выехал за ворота.
Уже давно ушла телега со двора, а она все еще смотрела. Даже мелькнула мысль о Петре. А вдруг это он, находясь где-то рядом, в партизанском отряде, в трудную минуту помог семье. К ней подошли притихшие дети. Ванюша взял мать за руку и тихо сказал:
— Это, наверное, нам папа прислал, значит, точно скоро домой придет.
«Господи, у нас с ним даже мысли совпадают», — подумала Татьяна Андреевна о сыне.
Наверное, также считала и Юля, потому что авторитетно заявила:
— Если папа и придет, то обязательно ночью. Днем его может Гришка рыжий увидеть.
Гришкой звали полицая Миревича. Он перед войной дважды сидел в тюрьме: один раз за кражу денег из бухгалтерии колхоза, а другой раз — за то, что будучи пьяным избил ни за что ни про что тринадцатилетнего мальчишку.
Как только пришли немцы, Гришка появился в деревне. Всегда пьяный, с повязкой на рукаве и с винтовкой за спиной, он ходил по дворам, не стесняясь забирал все, что ему нравилось, угрожая при этом хозяевам.
Ничего не ответила мать, только плотнее сжала губы. Не хотела она расстраивать сына. Пусть не угасает в его сердечке надежда на то, что придет отец. А что касается Гришки Миревича, то она сама его боялась. При встречах с ней на деревенских улицах Гришка сначала только ехидно и зло ухмылялся, затем, наглея все больше и больше, начал намекать, что вот, мол, и наступил час расплаты.
Вчера, когда Татьяна Андреевна вышла из дома Крайнюков, столкнулась с полицаем. Гришка был пьян, нагло ухмыляясь, сказал:
— А, мильтончиха, что слышно? Как там твой, поди уже сгнил где-нибудь? А я вот живу, под хмельком хожу, все думаю: не пора ли мне с ним посчитаться?
— За что же ты хочешь посчитаться и с кем? — вступилась за Мочалову Крайнюк, которая вышла из своего дома на помощь соседке.
— А, это ты, старуха? Я и до тебя еще доберусь. Скажи, где твои сыночки ненаглядные? Думаешь, не знаю? Гришка все знает! Он молчит, молчит, а потом однажды возьмет и прихлопнет. — Полицай яростно хлопнул в ладоши и снова посмотрел на Мочалову. — Ты думаешь, я забыл, как твой мильтон меня взял? Нет, Гришка все помнит! — Его бесцветные глаза сверкнули злобой. — Я все ждал, думал, что объявится, но вижу, нету. А я в долгу оставаться не хочу. Не с ним, так с тобой и твоим выводком посчитаюсь.
Побледневшая Татьяна еле стояла, ухватившись рукой за доску забора.
Марфа Степановна видела, как испугалась соседка, да и пьяный Миревич мог сгоряча что угодно сделать, поэтому решила не уходить и как-то успокоить его:
— Ты, Григорий, успокойся. У тебя же здесь в деревне отец и мать живут. Не трогал бы ты своих людей. Да и что плохого тебе учительница сделала? Твоего же младшего брата в школе грамоте учила...
— А ты, старая, не встревай в нашу беседу! — перебил ее Гришка. — Не мешай нам по душам говорить. Я на ее мужа в обиде. А его нет, так кому же мне счет предъявить за то, что он меня в тюрьму упрятал?
— Так ты же сам был виноват, вспомни хотя бы, как мальчонку соседского избил, ему вон уже шестнадцать, а парень до сего времени хроменький ходит...
— Жаль, что я его тогда недобил, — злобно сверкнул глазами Гришка, — но ничего, это за мной не останется. Я наведу здесь, в деревне, свой порядок! Так что пока прощай, мильтончиха, но вскоре встретимся.
И он, шатаясь, побрел к центру села.
Марфа Степановна подошла к Татьяне Андреевне и обняла ее:
— Ты, доченька, не расстраивайся, да и привыкай, что такие ублюдки хамить тебе будут. Знаешь, что я думаю? Схожу-ка я к его батькам, поговорю, чтобы угомонили его. Они же люди неплохие. Сами на суде говорили, что он заслуживает наказания.
— Ох, тетя Марфа, вряд ли это поможет. — Татьяна Андреевна неожиданно заплакала. — А я его боюсь! Честное слово, меня в дрожь бросает, когда увижу его...
Татьяна попрощалась с соседкой и пошла домой. В этот вечер ложилась как обычно: как только стемнело.
Татьяна уже начала засыпать, когда неожиданно кто-то постучал. Она вскочила с постели и, как была в одной ночной рубашке, подошла к окну.
— Это я, Марфа, открой, Танечка!
Татьяна Андреевна узнала голос соседки и поспешила к дверям.
Марфа Степановна дальше сеней не стала и заходить, тихонько сказала:
— Антон пришел. Оденься и приходи, он хочет поговорить с тобой.
— Хорошо, я сейчас.
Она вернулась в комнату, быстро оделась и на минуту замерла, прислушиваясь к ровному дыханию детей, беспокойно подумала: «Не проснулись бы, а то поймут, что одни остались, и напугаются».
