— Я бы, конечно, наплевал на всякие такие клички,—продолжал Репьев,—по мне хоть горшком зови, только в печь не сажай. Но тут, товарищ Ермаков, не тебя лично осмеивают, а шхуну нашу, пограничников, чекистов... Я бы на твоем месте придумал что-нибудь.
— Придумал? Вторую мачту на бушприт не воткнешь!..
Начиная разговор, Ермаков собирался поставить помощника, как говорят, на свое место, но этот хитрющий Макар ловко свернул с курса.
— Тебе карты в руки, ты опытный моряк, а я в юнги и то не гожусь, — продолжал Репьев. — Конечно, «Валюта» не миноносец. Годиков через пять, глядишь, и у нас флот настоящий будет. Только ведь антосов сейчас надо ловить.
— Через пять, говоришь? — недоверчиво переспросил Ермаков и с сожалением посмотрел на сломанную трубку: «Хороша была трубка!»
— Ну, самое большое через восемь. Пусть только наша страна немного окрепнет. Таких сторожевиков настроим, англичанам не снились...
Шторм перешел в штиль. Ермаков положил трубку в карман и, глядя на воду, сказал:
— Зачем ты Никитину жаловался? Я сам понять способен.
Репьев удивленно посмотрел на Андрея.
— Никитину? Никитин объявил мне за этого Фомина выговор.
— То есть как это? — не понял Андрей.
— А очень просто, да еще пообещал в следующий раз записать в приказ.
— Ты-то тут при чем?
— При том, что я тоже в ответе за Фомина... — Репьев помолчал и, как совсем недавно Никитин, заключил: — Перемениться тебе надо, Андрей Романович...
7
Если бы в суматохе, вызванной появлением «Валюты», вахтенный не забыл вытянуть на палубу пеньковый трос лага, Николай Ивакин тотчас бы утонул. Падая, он инстинктивно раскинул руки в стороны и, уже погрузившись в воду, почувствовал скользящий между пальцами трос. Холодная вода вернула сознание. Николай вынырнул, ухватился за трос и опять нырнул, продержавшись в воде, насколько хватило дыхания. Только сейчас он ощутил страшную боль под левой ключицей.
«Что же делать? Ведь нет никакого выхода! — вынырнув, подумал он с каким-то тупым равнодушием. — Зачем держаться за эту чудом попавшую в руки веревку? Держись не держись, а спасения ждать неоткуда и не от кого...»
Если крикнуть и позвать на помощь, то его, безусловно, услышат на шхуне, вытащат. О, только скажи этим дьяволам, кто ты такой, они сохранят жизнь и попытаются тебя завербовать в свою шайку!
Нет! Он не закричит. Закоченеет, захлебнется, утонет, но не закричит!..
Шхуна шла под всеми парусами, увлекая за собой измученного, замерзающего, тяжело раненного чекиста. Волны с легким певучим плеском омывали ее просмоленный корпус.
На палубе послышались голоса, вспыхнул огонек трубки. Николай, не отпуская троса, погрузился с головой в воду. «Наверное, сменились штурвальные, а может, это сам Антос или Тургаенко. Он ведь еще не уплыл... Его лодка на буксире, за кормой!..»
Николай вынырнул и тотчас опять нырнул. На корме все еще кто-то стоял. Какое счастье, что темно и его трудно заметить! Он высунул из воды лицо. Осторожно, перепуская скользкий трос, достиг кормы и увидел, наконец, лодку.
Но что это? Рука сжала лаг, трос кончился. До лодки осталось не больше сажени, но для того, чтобы проплыть даже сажень, нужны силы, а сил не осталось совершенно.
Нос лодки глухо ударялся о гребни волн. Спасение рядом и в то же время недосягаемо. Выпустишь трос — и тебя унесет! Но ведь иного выхода нет, нет же иного выхода!
Ивакин вздохнул, резкая боль пронзила легкие. Почти ничего не сознавая, он разжал руки, исступленно заработал ногами и вдруг почувствовал, как ударился головой о деревянное днище...
Не сознавая, как это могло произойти, Николай перевалился через борт лодки и, жадно глотая воздух, упал на мокрую банку. Он был так измучен, что почти потерял способность соображать. С великим трудом стал на четвереньки и, отплевываясь кровью, подполз к носу, нащупал крепкий буксирный канат. Надо развязать затянутый намертво узел. Николай лег на правый бок и начал грызть узел зубами. Словно из стальной проволоки сплетен этот окаянный канат!
Отчаяние с новой силой охватило душу, все понапрасну! Добрался до лодки — и все понапрасну!
Холодное железное кольцо терло щеку. Николай заплакал. Слезы текли по его мокрому обветренному лицу. А холод сковывал тело. Голые ступни (кто-то из контрабандистов стащил с него ботинки) потеряли всякую чувствительность, кисти рук закостенели, пальцы отказывались сгибаться. И только под левой ключицей нестерпимо горела рана.
Николай уже не мог бороться за жизнь. Да и к чему? Все равно он умрет, и чем скорее придет смерть, тем лучше. И никто не узнает, как он погиб. Ни Репьев, ни Никитин, ни мать... «А ведь Никитин надеется на меня и ждет от меня известий...» Ивакин начал медленно, с трудом сгибать и разгибать пальцы, засунул правую руку в карман брюк, надеясь хоть немного отогреть ее, и в кармане нащупал .что-то твердое, острое. «Нож? Откуда он взялся?.. Я ведь не брал с собой ножа... Нет, это не нож, это какой-то хирургический инструмент, кажется, он называется ланцетом...» Николай вытащил его, приложил лезвие к канату и начал пилить...
Тем временем Антос Одноглазый и человек в зюйдвестке — это был часовщик Борисов, он же Карпухин, — спустились в носовой кубрик.
— Первого декабря, ровно в двадцать четыре часа, подводная лодка будет в десяти милях от берега на траверзе Бургосского маяка, — сказал Борисов. — Вы передадите пакет лично командиру, только лично ему. Связь поддерживайте через Тургаенко. Если он подойдет к вам с кем-либо, кроме меня, стреляйте. Вавилова держите в трюме. После Тендры — уничтожить... Где вы нас высадите?
— Если мы сейчас повернем обратно, то через полчаса будем на траверзе Аркадии, — ответил Антос.
— Отлично! — Борисов застегнул плащ, давая понять, что разговор окончен.
Они вылезли на палубу. Увидев их, Тургаенко поспешил на корму, схватился за канат, с силой потянул его и упал. Лодки за кормой не было.
Подгоняемая свежим ветром, лодка находилась в этот момент уже в нескольких милях от шхуны.
Никем не управляемый небольшой парус то надувался, то хлопал о мачту.
Ивакин лежал на корме, навалившись всем телом на руль. Волны нагоняли лодку и окатывали ее, но Николай ничего не чувствовал.
Хмурый рассвет застал одинокую утлую посудину в открытом море. Пара дельфинов поиграла вокруг нее и уплыла к югу. Голодные чайки с пронзительным криком носились над водой. Дождь устал моросить и отступил перед пеленой густого тумана.
Течение и ветер гнали лодку на восток. Если бы Николай мог подняться вместе с чайками над туманом, то увидел бы, что давно уже проплыл мимо Одесской бухты.
