старик, копия этого дебила, только слегка усохшая, сморщенная, и лысый – аж намасленным кажется. Одинаковые нависающие, готовые клюнуть носы, одинаковые костлявые, как на плохо свинченных шарнирах, фигуры, длинные обезьяньи руки. И вроде как он всем заправляет. Тот, что за таксиста себя выдавал, тоже с ними? Похоже, что да. Куда дели Кристину – непонятно.
– Господин Озолс, – решительно сказал хищноклювый старик, – мы знаем, что вы с господином… э-э-э… Арвидом, вы его так называли, вот с этим господином, обсуждали некие документы, касающиеся событий войны, неких сделок с недвижимостью, добросовестности и недобросовестности отдельных приобретателей, отдельных. Где эти документы? Сразу объяснюсь: тут прозвучала фамилия Силинь, фамилия Силинь, а мы все очень заинтересованы в том, чтобы этот человек лишился того влияния, которое он сейчас имеет. Либо заинтересованы вынудить его, вынудить принять решение в пользу… гм… по закону и справедливости. Насколько я знаю, ваши интересы тоже противоположны интересам господина Силиня. Может быть, наши и ваши интересы в каких-то пунктах совпадают, насилие излишне, тогда мы продолжим переговоры, продолжим переговоры… иным образом?
Эта шайка тоже хочет низложения Силиня. Мило. При их неразборчивости в средствах – у них получится.
– Сначала извинитесь за вторжение, а потом поговорим о сотрудничестве, – он старался говорить сухо, но сухость эта прозвучала не резко и оскорблённо, а ломко, как треск травяных стебельков, выдубленных заморозком, и так же жалко.
– Если вы скажете, где лежат документы, мы приносим извинения, приносим извинения и продолжаем переговоры.
– Это не мои документы.
Его голос слился с визгливо-поспешным выкриком Репши:
– В ящике, в столе!
Вот тебе и никогда не торопившийся Арвид. Трус. А впрочем, как не быть ему трусом? Работая в Министерстве внутренних дел, наслушаешься, а то и насмотришься всякого. Воображение подвело. Ладно. На доход и так не особо приходилось рассчитывать. А если Силинь вылетит из комиссии, или будет вынужден уйти в тень, или ещё как-нибудь – уже хорошо, тогда и Гайгал останется без дома, который уже считал своим, а тогда и увидим, кто тут на кого имеет право смотреть сверху!
Молодой, белявый полез в стол и торжествующе взмахнул папкой.
Старик пролистал страницы. Косматые чёрно-седые брови ходили вверх-вниз, будто кивая прочитанному. Показал движением головы на Репшу. Молодой ножом разрезал скотч, оторвал клочки от одежды Арвида, и тот обрёл свободу.
– У вас был уговор о цене? – спросил старик. – Это, вижу, всё копии, всё копии, значит, возвращать не надо?
– Был договор мены, – так же визгливо всхлипнул Арвид. – Бонус на бонус.
– А поточнее?
Дебил-монтёр приблизился к Репше, встряхнул его за плечи, отделив от стула, уронил обратно. Налил стопку водки, пододвинул. Пододвинул закуску. Налил себе. Выпил, потом вложил стопку Репше в руку и заставил его выпить. Тот почти не противился.
– Не бойся! – сказал дебил по-латышски. – Гы!
Закусив угрем с рижским хлебом, Репша успокоился, даже тестообразно-белёсые щёки его обрели живую краску, перестали казаться облупленной побелкой, коротко стриженный ржаной бобрик и тот распушился бойко, а маленькие голубые глазки заблестели. Дальше он рассказывал уже без привизгов и всхлипов. Снова перевёл с немецкого машинописную готику – даже спросил, по-латышски или по-русски предпочитают объясняться «господа частные детективы». По-русски он говорил бойко, хотя и с сильным акцентом, не забыл без практики. Обучение в ленинградском инженерно-экономическом имени Тольятти ещё сказывалось. Старик подымал и опускал в такт свой клюв. Чернявые оживились и слушали, переглядываясь – видимо, не знали по-латышски, но понимали по-русски. Как только Репша, понуждаемый отрывистыми расспросами старика, дошёл до двух домов, которые может не понадобиться возвращать по акту реституции, если удастся доказать недобросовестность приобретения, клюв нацелился в его сторону:
– Ещё раз, ещё раз: в каком случае собственность подлежит реституции?
– Если она была приобретена добросовестно в период до восемнадцатого года, либо в период первой независимости, с девятнадцатого до сорокового года, либо с девяносто первого года, на основании действовавших на момент приобретения законов Российской империи или Латвийской Республики.
– Уточните, пожалуйста, что такое добросовестно?
– На практике это означает, – Репша уже совсем приободрился, даже положил одна на другую коротенькие ножки, – на основании подлинных документов, подтверждающих частную собственность. Собственник у собственника. Чтобы никакого участия государства. И не фирма, образованная из государственного предприятия.
– Стоп, стоп, стоп! – сказал клювастый старик и наклонил лысину, размышляя. Потом кивнул молодым белявым, и Озолса освободили. Дубина-монтёр поискал в шкафчике, заменявшем здесь буфет, нашёл чистую стопку – не совсем дебил, выходит, что-то понимает! – налил водки. Опять налил себе.
– Ты, это… очень просим извинения, – и он улыбнулся Озолсу во все лошадиные зубы.
Озолс выпил и закусил. Рассовал по карманам возвращённое ему добро. Которое, собственно, и не исчезало с его глаз – так и лежало на видном месте стола.
– Ещё раз прошу извинения, – сказал по-русски малый в джинсах, – но мобильный потом.
Настырные ребята, без предрассудков, своё не упустят. Всё продумано. Однако, в конце концов, проформа соблюдена. А грубость можно и простить, если она не будет повторяться. Деловой интерес важнее церемоний.
– А теперь, – и хищный клюв старика повернулся, нацелясь на Озолса, – про метро. Я знаю, вы заводской… хотя бы в прошлом, заводской, поэтому буду говорить по-русски, буду по-русски. Мои ребята слышали всё, так что я смогу при случае, при случае, железным голосом на вас сослаться. А если там действительно был лагерь уничтожения или гетто… ребята с земли обетованной шутить не любят. Силинь в этом метро на рабском труде замазан по уши. Вы же не хотите предстать перед миром и прессой его сообщником? Мне подойдёт копия хоть каких-нибудь документов на эту тему, хоть каких-нибудь. Ваши условия?
Через полчаса они уже неслись в город. «Ауди» Репши вёл высокий белокурый мнимый таксист, Репша сидел на заднем сиденье рядом с курчавым и чернявым малым в спортивном костюме, не знающим латышского. «BMW» Озолса вёл старик, а рядом с Озолсом на заднем сиденье сидел точно такой же малый в джинсах и синем пиджаке. Озолс видел, что «Газель» едет сзади.
Наверх, в квартиру джинсатый с Озолсом поднялся. Из прихожей в гостиную вошёл, но дальше не двинулся. Тоже не совсем медведь, не хуже того кретина-монтёра. Вот вам и евреи все умные. Как же! Но хоть можно достать документы без его глаза. Озолс развернул пачку калек, поколебался. Список – это обязательно, вот все три листа, они не на кальке, а на бумаге, машинописные. А что ещё нужно дать? Чтобы израильские ребята точно поняли, что у него есть много интересного для них, но чтобы на том листе, который он отдаст, не было главного? А что здесь главное? Если и Валера не всё понял? Наугад он взял из пачки чертежей тот, про который Валера сказал – «это туннель».
