Киикбай вернулся к месту своей ночевки. Поднявшись на высоту, находящуюся рядом, увидел цепочку следов бандита, терявшуюся вдали, и с отчаянием понял, что Кулбатыра ему не догнать.
«Не догнать!» Эта мысль как пуля пронзила его сердце. Он уселся на песок и вдруг заметил, что в руках у него камча. С силой отшвырнул ее в сторону и с отчаянием уставился глазами на четко отпечатавшиеся следы внизу. Гнев и боль от своего бессилия тяготили его сердце, не давали покоя мыслям. «Уйдет, уйдет, уйдет», — стучало в висках.
Но неожиданно он встрепенулся: а ведь он не сможет уйти далеко! Не сможет!
Сразу же вспомнилось, как вчера бандит, в которого ударила пуля, взбирался на коня. Если бы рана была пустяковой, вряд ли он так мучился бы. А раз рана серьезная, то и на коне он не сможет далеко уйти. Вполне вероятно, что Кулбатыр сейчас отлеживается где-то: погони ведь нет, чего ему бояться?
Парень достал бурдюк, промочил горло, вытер губы тыльной стороной ладони, привязал бурдюк к поясу и спорым шагом, насколько позволяла больная нога, пошел по следам бандита.
Солнце уже добралось почти до самой своей вершины. Редкие белые облака плыли по белесоватому небу. И хотя дул легкий ветерок, проку от него было мало. Пустыня раскалялась, дышать становилось трудно. Да еще этот проклятый песок, в котором вязнут ноги.
Глаза Киикбая заливало потом. Большим пальцем он смахивал его, но пот выступал снова и снова, приходилось опять останавливаться и протирать изнанкой борика все лицо.
Поначалу он часто прикладывался к бурдюку. Но вода убывала с такой быстротой, что вскоре он решил развязывать его лишь тогда, когда становилось совсем невмоготу, да и то делал один-два глотка.
Где-то после полудня он выдохся настолько, что ноги отказывались идти дальше. Выбрал местечко в тени одного из барханов, но, прежде чем сесть, отгреб сапогом верхний прокаленный слой песка и лишь потом опустился. Отхлебнул глоток из бурдюка и долго сидел, прикрыв глаза, ощущая, как сосет в желудке.
Ни крошки не съел он со вчерашнего дня. Почему-то вспомнился Таскудук, юрта, где они утром пили чай, и горки курта на дастархане, и иримшик. Вот проклятье — он не взял с собой ни кусочка. Во рту было сухо, но от голода, казалось, все равно выделяется слюна, и он невольно сглотнул, хотя глотать было нечего. Опять развязал бурдюк и напился.
Подумалось: какой же он все-таки дурачок, что не набрал зерен кумарчика[28]. Ведь хотел же остановиться возле того куста, что встретился ему на пути, и не остановился. Конечно, зерна кумарчика можно есть только после того, как сваришь их, а потом обжаришь. Но не в чем ни кипятить, ни жарить.
«Что с того! — сердито оборвал он себя. — Надо было набрать и поесть хоть сырых. Не подыхать же с голоду!»
Мысли текли дальше, и были они опять о еде. Если бы он как следует посматривал по сторонам, то наверняка нашел бы и атчонкай[29]. И его, правда, надо жарить. Но пусть теперь только попадется на глаза, Киикбай не станет особенно раздумывать — выкопает и съест. В песках, кроме кумарчика и атчонкая, вряд ли можно еще что-то найти, зато они попадаются довольно часто, так что ему не придется умереть с голода.
Плыла голова от жары и усталости. Почему-то вспоминался родной аул. Перед глазами возникали образы матери, братьев, сестер, дедушки с бабушкой.
«Интересно, дедушка Токсаба бывал в этих местах? — подумал Киикбай и сам себе ответил: — А почему бы и нет? Ведь куда он только не ездил!»
Кого не заносила судьба в эти пески! И отец Киикбая погиб тут же, в этих песках, в схватке с беляками. Тело его привезли в аул, как издревле возили погибших воинов — на спине собственного коня.
Он протянул руку к сабле, что лежала сбоку, вытащил ее из ножен. Грозно сверкнул на солнце отточенный клинок.
«До чего же острый! — подумал Киикбай. — Это дело рук Куспана. Сияет как новенький. А ведь сабля выкована давным-давно безвестным кузнецом. Сколько воинов носило ее, в скольких сражениях шла она в дело, сколько врагов поразила!» Киикбай долго любовался саблей, пока опять не заложил в ножны.
Пора было подниматься. Киикбай взял карабин, подвесил саблю, подобрал бурдюк. Бурдюк совсем исхудал, воды в нем оставалось немного, и это заставило невольно вздохнуть парня. Постоял немного и медленно двинулся туда, куда вели следы бандита.
И снова барханы чередовались с ложбинами. Ноги гудели, особенно левая, больная. Ему казалось, что он бредет уже целую вечность. Следы коня Кулбатыра стали значительно короче. Если раньше всадник двигался рысью, то теперь явно перешел на шаг. То ли конь устал, то ли всаднику невмоготу — терзает рана. Рана?
Тут ему в голову пришла неожиданная мысль: «Если рана и впрямь такая тяжелая, как предполагал, как же удалось Кулбатыру уйти так далеко? Ведь он ни разу даже не остановился, чтобы передохнуть. Впрочем, — успокоил себя Киикбай, — бандит все-таки на коне, а я плетусь за ним пешком».
Солнце клонилось к закату. Всю дорогу после привала Киикбай внимательно поглядывал вокруг в поисках чего-нибудь съедобного, но ни кумарчик, ни атчонкай больше не попадались. Так всегда бывает, когда специально ищешь. Никогда не найдешь.
Он совсем выдохся. Еще хватило силы, чтобы взобраться на вершину ближайшего бархана и оглядеться, потом он сел, снял со спины бурдюк, но, сколько ни старался, из него не выжалось ни капли. Сухим языком облизал потрескавшиеся губы. У него было такое чувство, что язык распух и не помещается во рту.
Его охватила ярость: «Да что же, в самом деле, подыхать, что ли!» Еще немного, и он свалится без сил и останется здесь навсегда. А потом найдут его выбеленные дождями и солнцем кости, как они нашли несколько дней назад с Баймагамбетом. Нет, он этого позволить не может. Никакие злые силы не заставят его сдаться. Он сейчас встанет и пойдет. Пойдет и найдет какой-нибудь овраг, где можно докопаться до воды. И будет рыть саблей до тех пор, пока не докопается до этой воды. Пусть придется истратить все оставшиеся силы, но это единственная возможность выжить. Без пищи он еще проживет, ослабеет, но проживет. Помнится, Салык говорил, как они еще в гражданскую несколько дней не ели и все равно остались живы. И с ним ничего не случится, а без воды — смерть. Хорошо, что взял с собой эту саблю. Когда цеплял ее к поясу, не думал, что она пригодится ему в бою или он с нею будет выглядеть более воинственным. Это Куспану хотелось выглядеть воинственней. Киикбай же взял эту саблю лишь как память о погибшем друге. Он передаст ее потом братишке Куспана, пусть помнит о старшем брате, да и другие пусть помнят о нем.
И опять он шел и шел, внимательно поглядывая по сторонам: не встретится ли островок рогоза или какие-нибудь тростники. Обычно в таких местах и бывает вода, хотя все вокруг занесено песком. Раздумывая так, он ушел довольно далеко и внезапно заметил, что у него под ногами уже не сыпучий песок, а довольно рыхлая почва, поросшая типчаком, полынью и пыреем. А вот, наконец, стали попадаться и тростники. Сердце его радостно запрыгало: «Может быть, поблизости река Кзылшан?» Ему вдруг показалось: стоит лишь подняться на какую-нибудь возвышенность и оглядеться, как перед ним заблестит такая живительная, такая прекрасная водная гладь, что можно будет упасть в нее и пить, пить, пить без конца.
