Потом дрожащий от ярости мужской голос произнес:
– Неплохо, но и недостаточно хорошо. Попробуй еще раз.
– Господи, это Луи, – раздался женский голос, – он мертв!
– Я могу и ошибаться, – сказал мужчина, – но, мне кажется, играешь ты препаршиво.
– Господи! Алекс, он мертв! Сделай что-нибудь, ради Бога… Сделай же что-нибудь!
– Да, надо бы, – ответил хриплый напряженный голос Алекса Морни. – Надо бы превратить тебя в нечто подобное. С кровью и всем таким прочим. Надо бы, чтобы ты валялась здесь, такая же мертвая, такая же холодная и так же медленно разлагалась. Впрочем, тут и делать ничего не надо. Ты давно уже такая. Совершенно разложившаяся. Ты всего восемь месяцев замужем, а уже изменяешь мне с этим паршивым торгашом. Боже мой! О чем я только думал, когда связался с такой потаскухой, как ты?!
Последние слова он почти прокричал.
Женщина испустила еще один стон.
– Прекрати притворяться, – горько сказал Морни. – Думаешь, зачем я привез тебя сюда? Ты никого не обманешь. За тобой следили уже несколько недель. Ты была здесь прошлой ночью. А я был здесь уже днем. И увидел то, что сейчас можно видеть. Твоя помада на сигаретах, стакан, из которого ты пила. Я очень хорошо представляю, как ты сидишь на ручке этого кресла, роясь в его сальных волосах, и, в то время как он еще мурлычет от удовольствия, пускаешь ему пулю в висок. Почему?
– О, Алекс, дорогой… Не говори такие ужасные вещи…
– Ранняя Лилиан Гиш, – сказал Морни. – Очень ранняя. Пропустим сцену страданий, детка. Я прекрасно знаю, как все это делается. Ты думаешь, за каким чертом я здесь? Я для тебя больше и пальцем не пошевелю. Никогда больше, милочка, никогда, мой драгоценный ангелочек, белокурый убийца. Но я боюсь за себя, за свою репутацию, за свое дело. Протерла ли ты ручку пистолета, например?
Тишина. Потом звук удара. Женщина застонала. Ей было больно, страшно больно. Мучительный стон шел словно из глубины ее души. У нее это получилось довольно хорошо.
– Послушай, ангел мой, – прорычал Морни. – Хватит с меня дешевого лицедейства. Я прекрасный знаток всех этих бездарных приемов. Хватит. Я заставлю тебя рассказать, как было дело, – пусть мне придется таскать тебя за волосы по всему дому. Итак… ты протерла пистолет?
Внезапно она рассмеялась. Смехом неестественным, но чистым и с чудными серебряными колокольчиками в нем. Потом также внезапно прекратила смеяться. И сказала:
– Да.
– И стакан, из которого пила?
– Да. – Теперь очень спокойно и очень холодно.
– И поставила на пистолет его отпечатки?
– Да.
Он задумался.
– Может быть, их не удастся обмануть. Почти невозможно поставить отпечатки мертвого человека на оружии так, чтобы они выглядели убедительно. Тем не менее. Что ты еще протерла?
– Н-ничего. О, Алекс, пожалуйста, не будь таким жестоким!
– Прекрати. Прекрати! Покажи, как ты это сделала, где ты стояла, как держала пистолет?
Она не пошевелилась.
– Об отпечатках не беспокойся, – сказал Морни. – Я снова поставлю. Более хорошие. Значительно более хорошие.
Она медленно двинулась вперед, и через щель в занавесках я увидел ее. Она была в бледно-зеленых габардиновых брюках, коричневом жакете с вышивкой и алом тюрбане с золотой змейкой на нем. Лицо ее было залито слезами.
– Поднимай же! – рявкнул Морни. – Покажи, как ты это сделала.
Она наклонилась за кресло и выпрямилась, держа пистолет в сторону входной двери.
Морни не пошевелился и не издал ни звука. Рука блондинки затряслась, и пистолет заплясал в воздухе вверх-вниз; губы ее задрожали, и она бессильно уронила руку вниз.
– Я не могу, – задыхаясь, проговорила она. – Я должна застрелить тебя, но не могу.
Она разжала пальцы, и пистолет с глухим стуком упал на пол.
– Ты не смогла сделать этого, – хрипло сказал он. – Ты не смогла. Посмотри-ка сюда.
Он вынул из кармана носовой платок и взял им с пола пистолет. Он нажал на что-то, и тот раскрылся. Морни сунул правую руку в карман и покатал в кончиках пальцев патрон, потом сунул его в барабан, потом повторил эту процедуру еще четыре раза – и защелкнул револьвер. Он положил его на пол и выпрямился.
– Ты не смогла застрелить меня, – с издевкой сказал он, – потому что обойма была пуста. Теперь револьвер заряжен. Из него был сделан один выстрел. И на нем твои отпечатки.
Блондинка стояла очень тихо и смотрела на него измученными глазами.
– Я забыл сказать тебе, – нежно пропел он, – что я протер револьвер. Я подумал, гораздо лучше будет знать наверняка, что твои отпечатки остались на нем. Я был уверен, что они там остались, – но я хотел быть абсолютно уверенным. Ясно?
– Ты собираешься заложить меня? – спокойно спросила девушка.
– Да, ангел мой. Я собираюсь заложить тебя.
– Понятно, – она смотрела на него холодно. На ее кричаще-ярком лице хористочки неожиданно отразилось чувство собственного достоинства.
– Я собираюсь заложить тебя, ангел мой, – с расстановкой повторил он, явно наслаждаясь каждым произнесенным словом. – Кто-то меня пожалеет, и кто-то посмеется надо мной. Но моему делу это никак не повредит. У моего дела есть одна чудесная особенность. Немного скандальной известности ему пойдет только на пользу.
– Значит, я для тебя теперь имею ценность только как реклама?
– Именно, – сказал он. – Именно так.
– А как насчет моего мотива? – спросила она с таким глубоким серьезным презрением, что он этого даже не понял.
– Не знаю, – сказал он. – Меня это не волнует. У вас были какие-то делишки. Эдди следил за тобой до улицы на Банкер-хилл, где ты встретилась с каким-то белесым типом в коричневом костюме. Ты передала ему что-то. Эдди бросил тебя и проследил паренька до его дома поблизости. Он пытался еще повисеть на нем, но ему показалось, что тот заметил хвост, – Эдди отстал. Но одно, тем не менее, я знаю точно. В том доме вчера был убит паренек по имени Филипс. Ты знаешь что-нибудь об этом, золотко?
– Я ничего не знаю об этом, – сказала блондинка. – Я не знаю никого по имени Филипс и, как это ни странно, не бегаю и не палю из пистолета в кого попало, просто для нехитрой девичьей радости.
– Но ты застрелила Ваньера, дорогуша, – ласково напомнил Морни.
– О да, – протянула она. – Конечно. Мы как раз остановились на моем мотиве. Ты уже придумал что-нибудь?
– Это неважно, когда речь идет о любовниках, – отрезал он. – Сцена ревности, ссора. Можно назвать это как угодно.
– Может быть, – сказала она, – когда он был сильно пьян, он начинал немножко походить на тебя. Может быть, это и был мотив.
Он сказал:
– Ах… – и задохнулся.
– Красивей, – продолжила она, – моложе, без живота, но с той же самодовольной мерзкой ухмылочкой.
– Ах… – сказал Морни – и он страдал.
– Это пойдет? – мягко поинтересовалась она.
Он шагнул к ней и выбросил вперед кулак. Удар пришелся ей в лицо сбоку; она покачнулась, села на пол, вытянув длинную ногу, схватилась рукой за щеку и подняла на него очень синие глаза.
– Может быть, тебе не стоило этого делать, – сказала она. – Может быть, я не пройду с этим теперь?
– Пройдешь, не волнуйся. У тебя нет выбора. Отделаешься довольно легко. Господи, я уверен в этом. С твоей-то внешностью! Но ты пройдешь, ангел мой. На пистолете твои отпечатки.
Она медленно поднялась на ноги, все еще держась рукой за щеку.
Потом она улыбнулась:
– Я знала, что он мертв. В двери торчит мой ключ. Я почти хочу поехать в город и сказать, что это я застрелила его. Только не прикасайся ко мне больше своей скользкой белой лапой – если хочешь, чтобы я призналась в убийстве. Да, я почти хочу в полицию. Среди полицейских я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем с тобой.
Морни повернулся, и я увидел его искаженное белое лицо с дергающимся шрамом-ямочкой. Он прошел к выходу; дверь снова открылась. Несколько мгновений блондинка стояла неподвижно и затем исчезла вслед за мужем из поля моего зрения.
Дверь закрылась. Шаги по дорожке. Хлопанье дверец машины. Заработал мотор, и машина уехала.
Спустя довольно продолжительное время я вышел из своего укрытия и еще раз внимательно огляделся. Я прошел к креслу, поднял револьвер, тщательно протер его и положил на место. Затем вытащил из пепельницы три испачканных губной помадой окурка, отнес их в туалет и спустил в унитаз. Потом огляделся в поисках второго стакана – но его не было в комнате. Стакан с недопитым выдохшимся коктейлем я отнес на кухню, ополоснул и вытер кухонным полотенцем.
Оставалась самая неприятная часть. Я встал на колени и взял свисающую с кресла окостеневшую руку. Отпечатки получатся не особо хорошими, но все же это будут отпечатки, – принадлежать они будут не Лу Морни. У револьвера была рифленая каучуковая ручка с отбитым уголком. На ней ничего не останется. Отпечаток указательного пальца на стволе справа, два – на курке и отпечаток большого пальца за казенной частью. Сойдет.
