Выбрали второе июля.
Накануне Мира повторила мне то, что однажды уже говорила:
— Не забудьте, Анри, это состоится завтра!
Продолжение свадьбы, как и ее начало, проходило в кафедральном соборе Сент-Михай при тех же обстоятельствах, при тех же свидетелях, тех же друзьях и гостях, при том же стечении народа. Допускаю, что острое любопытство подогревало всеобщий интерес к этому необычному венчанию. Безусловно, призраки страха давали о себе знать, ведь прошло еще слишком немного времени… Вильгельм Шториц мертв. Его слуги Германа тоже нет на белом свете. Однако многие горожане беспокоились, не будет ли и эта церемония прервана каким-либо чародейством…
И вот снова жених и невеста перед алтарем. Присутствующие лишены возможности полюбоваться божественной красотой девушки — место невесты кажется пустым.
Но Марк держит невидимую руку Миры на весу и обращен к ней счастливым взволнованным лицом.
Позади молодых разместились прежние свидетели: судья Нейман, капитан Харалан, лейтенант Армгард и я; здесь же месье и мадам Родерихи. Коленопреклоненная бедная мать молит Всевышнего о чуде для своей дочери. Знатные люди города, друзья заполнили большой неф, по бокам несметное множество народу.
Раздается торжественный колокольный звон. На хорах стихают. Появляется настоятель и его свита. Начинается брачная церемония. Хрустальные голоса детской капеллы[185], как ангельское пение, звучат под куполом собора.
Во время процедуры дароприношения присутствующие видят Марка, бережно подводящего невидимую невесту к первой ступени алтаря и так же бережно отводящего ее на место после того, как пожертвование упало в копилку церковного служителя.
Завершив мессу, старый священник спрашивает:
— Мира Родерих, вы здесь?
— Да, я здесь,— звучит звонкий и чистый голос.
Затем обращается к Марку:
— Марк Видаль, согласны ли вы взять в жены присутствующую здесь Миру Родерих?
— Согласен,— отвечает Марк.
— Мира Родерих, согласны ли вы взять в мужья присутствующего здесь Марка Видаля?
— Согласна,— отвечает невеста, и голос ее хорошо слышен всем.
— Марк Видаль и Мира Родерих,— провозглашает святой отец,— объявляю вас соединенными таинствами брака!
После церемонии толпы любопытных спешат занять места по обочинам дороги, по которой проследуют молодожены. Не слышно обычного в таких случаях галдежа, все вытягивают шеи в надежде увидеть хоть что-нибудь. Никто не уступает своего места поближе к дороге, но и в первом ряду быть никому не хочется. С одной стороны, зевак подталкивает неуемное любопытство, с другой — сдерживает суеверный страх.
Молодожены, свидетели и ближайшие друзья, проходя как сквозь строй, между молчаливыми любопытными, направляются в ризницу. Там в книге записей молодые оставляют свои автографы.
Рука, отчетливо выводящая на бумаге имя Миры Видаль никому не видна, и никто никогда ее не увидит. Чуда не произошло!
Такою печальной и радостной, конечно, была развязка истории, которую я решился рассказать, любезный читатель! Понимаю, она кажется невероятной, но в этом не моя вина. История эта подлинна, хотя совершенно уникальна; как среди событий прошлого, так, надеюсь, и в будущем она останется неповторимой и единственной в своем роде.
Разумеется, молодые отказались от идеи свадебного путешествия, и во Францию я вернусь один. Оправдались мои опасения, что любимый брат редко сможет навещать меня и окончательно осядет в Рагзе. Это огорчало меня, но пришлось смириться.
Конечно, молодоженам необходимо жить у родителей Миры. Ситуация с недостатком, если так можно выразиться о невидимости, молодой женщины, как вы понимаете, неординарна и требовала внимания, заботы не только мужа, но и любящих родителей, а также привычного окружения.
Время залечивает раны. Марк потихоньку привыкал к такому образу жизни. Мира изобретательно создавала иллюзию[186] своего присутствия. Она была душой дома и такой же необходимой и невидимой, как душа.
Впрочем, остался ее великолепный портрет, написанный Марком в период сватовства. Мира любила посидеть возле этого полотна, и голос ее в такие минуты звучал успокоительно:
— Дорогие мои, я здесь! И вы меня видите, как я сама вижу себя!
После свадьбы я провел еще несколько недель в Рагзе, живя в доме Родерихов в тесной и трогательной дружбе с семейством, перенесшим столько испытаний. Я не без грусти думал о приближающемся дне разлуки, которая обещала быть долгой. И день этот с неизбежностью рока[187] настал.
Я возвратился в Париж и с головой погрузился в свои профессиональные дела, более захватывающие, чем может показаться кому-нибудь. Но события, в которых волею судеб довелось мне участвовать, хотя мне и была отведена второстепенная роль, были слишком необычны, чтобы мои занятия могли полностью вытеснить их из памяти. Не проходило дня, чтобы я мысленно не переносился в Рагз к брату и невестке, таким далеким и близким одновременно.
В сотый раз в своем воображении я прокручивал ужасную сцену смерти Шторица. И меня вдруг осенила идея, настолько простая и очевидная, что удивительно, как она не пришла раньше. Вероятно, пережитое потрясение лишило меня способности логически мыслить, потому что ни разу я не подумал сопоставить некоторые обстоятельства этой драмы.
А в тот день меня осенило: если тело нашего поверженного врага материализовалось, то единственной причиной этому послужило обильное кровотечение, вызванное ударом сабли. Нет никакого сомнения, что загадочное вещество содержалось в крови и вышло из организма вместе с кровью.
То, что сотворила сабля Харалана, мог повторить хирургический нож! Эту несложную и безопасную операцию можно провести в несколько этапов, постепенно заменив кровь донорской, свежей, без проклятого зелья, лишившего Марка радости видеть любимую жену.
Я тотчас взялся за перо. Письмо брату уже было готово к отправке, как мне принесли весточку из Рагза. Я решил задержать свое послание. Брат сообщил мне новость, которая делала мои прожекты[188] бесполезными, по крайней мере на ближайшее время. Мира ждала ребенка, и в таком положении нельзя было терять ни капли крови. У нее и так не слишком много сил, чтобы выдержать роды.
Событие ожидалось в последних числах мая, и я бросил все и поторопился в Рагз. Пятнадцатого мая я вновь очутился среди дорогих мне людей, участников трагических прошлогодних событий, и стал поджидать знаменательного часа с не меньшим нетерпением и тревогой, чем будущий отец.
