страха и трудностей.
— Гр-р-р!
— Нет, мальчик, твой отец не был ни героем, ни храбрецом. Он поступил глупо. Вместо того чтобы защитить жену, детей и весь остальной народ… вместо того чтобы просто поговорить, он сбежал. Ушел к Саану, оставив вас разбираться с трудностями в одиночку. А ведь я давал ему шанс одуматься, — вздохнул я. — Для этого всего-то нужно было, что смирить гордыню, выслушать меня и понять наконец, что не всегда все случается так, как мы того хотим. Признать свою неправоту — не значит проявить слабость. Наоборот, это был ваш шанс избавиться от проклятия. Но вместо этого твой отец ушел, так и не сделав ничего из того, что был должен — как человек, как вожак и просто как мужчина, который в силах не только что-то решать, но и нести за это ответственность.
Я отступил от решетки на пару шагов.
— В итоге я пришел к выводу, что у вас нет будущего. Вы видите только одну сторону жизни, напрочь отрицая все остальное. Вам не нужны другие истины, вы не умеете учиться. Вы полагаете, что лишь ваша точка зрения единственно верная, а это прямой путь к поражению. Поэтому, пожалуй, я не стану тебя убивать — в этом нет никакого смысла. Возиться с тобой тоже не хочу — это перестало быть интересным. Поэтому я просто оставлю тебя здесь… одного, с запасом воды и еды, с которым ты волен будешь поступить, как пожелаешь. Хочешь — уничтожь их и умри от голода и истощения. Хочешь — растягивай до последнего в надежде, что тебя все-таки найдут. Решетка тебе не поддастся, я сделал ее неуничтожимой…
— Да-да, я знаю, что ты каждый день пытаешься ее перегрызть, но пока у тебя получилось расшатать лишь два прута с левого краю, — усмехнулся я, когда оборотень замер, и коротко щелкнул пальцами. — Только все это бесполезно, лохматый, потому что кости заговоренные, и я использовал их не просто так.
По моей команде кажущиеся монолитными прутья внезапно дрогнули, зашевелились, словно живые, а потом с тихим шорохом рассыпались на миллионы крохотных костяных паучков, при виде которых оборотень инстинктивно отпрянул.
Я удовлетворенно кивнул, тогда как полностью послушные мне, практически неуничтожимые и вездесущие пауки сначала собрались в громадного костяного монстра, при виде которого оборотень вздыбил шерсть и вжался в стену. Но тут же рассыпались вновь и, ловко цепляясь друг за друга, снова преобразовались в непреодолимую для мрона костяную решетку, которая надежно перегородила пещеру от стены до стены.
— Сломать их тебе не удастся. Пробить эти стены тоже. Но даже если я тебя недооценил и у тебя все же получится процарапать выход и при этом размолотить в пыль всех моих пауков…
Я поднял руку и, как только над ней расцвел темный цветок, медленно развернул ее ладонью кверху. Смертоносное проклятие, словно живое, так же медленно стекло на пол, разойдясь вокруг решетки непроницаемо черной лужей. Потом собралось в сгусток, из которого выросла гигантская черная змея. Затем она расширилась, раздобрела, поднялась от пола до потолка непроницаемой стеной и только тогда застыла, сформировав один-единственный проход, через который я мог уйти.
— Я оставлю это здесь в качестве стража, — уронил я, отступив еще дальше от решетки. — Мое проклятие — странная штука. Чем больше его во мне скапливается, тем более живым оно становится. Не бойся, оно послушно мне полностью, поэтому за пределы пещеры уже не вырвется. Но при этом уничтожит любое существо, живое или мертвое, которое попробует сюда войти или же попытается помочь тебе выйти. Кто это будет — уже неважно. Твои сородичи, если ты все-таки сумеешь до них докричаться, случайные гости или просто не вовремя надумавшая тебя навестить девчонка… Для проклятия это не имеет значения. Оно не нуждается ни в пище, ни в воде. Оно не устанет, не заскучает и не развеется со временем. Когда придет срок, оно лишь обглодает твои кости, а исчезнет только тогда, когда я ему разрешу. Ведьмины знаки на стенах уберегут тебя от него, пока ты жив, но перестанут работать сразу после твоей смерти. Захочешь ускорить процесс — просто сотри их со стены. А не захочешь… что ж, выбор всегда был и остается за тобой.
С этими словами я развернулся и направился прочь, испытывая странную смесь из незнакомых доселе эмоций.
Нет, мрона мне было не жаль — он сам выбрал свою участь. Однако сожаление все-таки присутствовало, ведь все могло бы быть иначе. Он мог бы жить. И мы вполне могли бы договориться.
Но я ни двадцать лет назад, ни тем более сейчас предпочитал не вмешиваться в судьбу смертных. Вперед или назад, жить или умереть, чему-то научиться или остаться таким же бездарем и неучем, как раньше… все в их руках. Выбор — личное дело каждого. И раз мрон свой выбор сделал, то я не буду ему мешать.
Я находился уже довольно далеко, когда позади раздался невнятный шорох. Почти одновременно с ним раздался мокрый шлепок, короткий стон и скрип когтей по каменному полу. Но я не замедлил шага и ни разу не обернулся. А остановился лишь после того, как услышал хриплый, смертельно уставший голос и одно-единственное слово:
— Подожди…
* * *
— Я слышал, у тебя появились новости? — спросил Леман, когда я зашел в его рабочий кабинет и уселся в загодя принесенное кресло.
— Да. Мрон наконец-то заговорил.
— И что ты выяснил?
— Не так уж много. В частности, то, что им, как расе, уже довольно много лет. Что они — это действительно новый вид, имеющий мало общего с обычными оборотнями. Что грифоны и впрямь живут с ними бок о бок, и к ним относятся как к членам семьи. А появились они еще в те времена, когда тут не было ни магов, ни жрецов, ни нас с вами. Более того, оборотни имели возможность во всех подробностях наблюдать за зарождением и становлением империи. На их глазах люди воевали за эти земли, проливали кровь, умирали, рождались и снова воевали… а мроны просто смотрели сверху, не вмешиваясь и не снисходя до общения с простыми смертными. Так что как раса они состоялись давным-давно. Имея такую богатую историю и подобные возможности, оно в общем-то и немудрено, однако мроны пошли дальше и стали считать себя избранными. А к людям соизволяют спускаться лишь для того, чтобы узнать последние новости. Приходят, само собой, втайне, изучают местные нравы и обычаи. Но при этом тщательно оберегают свой собственный уклад и не стремятся
