— Ты нарочно высадил их там, — спокойно ответил ему Кэрби-Смит.
— Не говори глупостей! Финкель сломал руку…
— Но ты использовал их.
— Говорят тебе, он был ранен!
— Но Мери… Оставить там Мери! Как раз на том месте, где я собирался стрелять. Ты знал, что произойдет, знал.
Они стояли и в ярости жгли друг друга взглядом, позабыв о лежащем у их ног теле.
— Ты мог остановить отстрел, — сказал ван Делден зловещим тоном. — Вместо этого ты открыл огонь по слонихе.
— Я хотел развернуть стадо.
— Нет, ты хотел развязать бойню.
— Если бы мне не пришлось стрелять с машины…
— Ты бы убил слониху. Но это не помогло бы остановить других. Или ты не понимаешь, что пережили эти звери? Да в таком состоянии они нападут на любую движущуюся машину.
— Мы бы их остановили, если б ты не влез и не начал палить по нашим грузовикам.
Я увидел, как сверкнул на солнце ствол вскидываемого ружья, и закричал, но Мукунга был начеку. Он положил ладонь на руку ван Делдена, и старик внезапно опомнился.
— Пошел с глаз моих! — зарычал он, тряся головой, как огромный бык, не знающий, что ему теперь делать. — Боже всемогущий! Я давно должен был убить тебя!
Поднимая тучи пыли, от оазиса к нам ехал грузовик. Кэрби-Смит заметил его.
Подъехав к телу Мери, армейский грузовик остановился. На подножке стоял молодой чернокожий офицер, он переводил взгляд с трупа девушки на лежащее у моих ног тело Эйба и качал головой, не зная, как ему быть в таком положении. Наконец он медленно ступил на землю, сказал что-то на суахили, и Кэрби-Смит кивнул. Потом вдруг все заговорили разом. Подъехавший на грузовике партнер майора, Джеф Сондерс, тоже вступил в сердитую перепалку. Только ван Делден ничего не говорил; он молча стоял рядом и ждал. Наконец офицер повернулся к нему.
— Где Каранджа? — спросил он по-английски. Только теперь я заметил, что Каранджи нет с нами, и вспомнил, что его не было в грузовике, когда мы выехали из люгги, чтобы предпринять эту безуспешную попытку прогнать слонов прочь. Ван Делден покачал головой. В этот миг мы увидели одинокую черную фигуру, шагавшую к нам от люгги. Офицер сел в машину и поехал подобрать пешехода. Когда он вернулся, из грузовика вылез Каранджа.
— Очень плохое дело, — сказал он Кэрби-Смиту. Его голос срывался и слегка дрожал, то ли от напряжения, то ли от сдерживаемого возбуждения. — Не будет больше отстрела, пожалуйста, и вы отступите с вашим предприятием к Южному Хорру ждать дальнейших распоряжений.
Кэрби-Смит попытался возразить, но Каранджа оборвал его:
— Это есть приказы военного командования.
Джеф Сондерс быстро возразил:
— Бригадир Осман не руководит этой операцией. Это дело политиков, и Кит Кимани дал нам…
— Мистер Кимани больше не министр. Есть новый министр ресурсов, мистер Аббас. Это мне только что сказал лейтенант Элми. Итак, вы не стреляете больше слонов до тех пор, пока я не говорю через радио со штабом. — Он повернулся к ван Делдену: — Я предлагаю, вы едете сейчас в ваш старый лагерь возле озера и ждете там. Я постараюсь организовать для вас свободный выезд из страны… Я сожалею обо всем… — Он взмахом руки обвел два распростертых тела, потом указал на грузовик. — Это подразделение отбывает теперь для укрепления армейского поста в Марсабите. Может, я устрою вам ехать с ними.
Каранджа повернулся ко мне.
— Вы сняли какой-то фильм. Я бы хотел его, пожалуйста, — он смотрел на меня и говорил командным тоном. — Есть нехорошо, что случилось здесь, будет показано Западу, так что вручите мне его, пожалуйста.
Я взглянул на ван Делдена, но тот молчал, и я отвернулся, чтобы достать пленку. Кэрби-Смит с жаром сказал своему партнеру:
— Если они не одолжат нам самолет, уговори Пэта Мэрфи отвезти меня в Найроби. Чем скорее я поговорю с Аббасом…
Они пошли прочь, и тут ван Делден, стоявший над телом Мери, поднял голову.
— Алекс! — позвал он. — Где ты хочешь похоронить ее, тут или в Найроби?
— Меня это не касается.
— Она — твоя дочь.
— Меня это не касается. Ты ее воспитывал, ты угробил. Ты и хорони.
— Что ж, если ты так на это смотришь…
Мы уложили тела на грузовичок и поехали к Холму Мертвых. Там, на скалистом склоне, мы и предали их земле, прикрыв могилы вулканическим пеплом. Потом помолчали. Ван Делден думал о чем-то своем, а я вспоминал худое лицо Эйба, темные глаза, слабую кривую усмешку. Меня воспитали без особой веры в высокие идеалы, но здесь, в этой дикой стране, я начал понимать, что у жизни должна быть какая-то большая цель. Эйб обладал неведомой мне внутренней силой, и я вдруг почувствовал, что завидую ему, его спокойной и ясной вере.
Среди ночи приехал Каранджа. Они долго говорили о чем-то с ван Делденом, но я слышал лишь приглушенные голоса. А когда проснулся, наступил рассвет и ван Делдена уже не было рядом.
Я поднялся и испуганно огляделся, боясь, что меня оставили одного. Потом я увидел их — четверых африканцев, купающихся на мелководье, и одинокую коленопреклоненную фигуру на бревенчатом плоту. Седые волосы ван Делдена блестели в свете раннего утра, в озере стояли слоны, и он плыл к ним. Поверхность воды перед плотом серебрилась, там плескалась рыба. С весла падали сверкающие капли. Он плыл на север, туда же, куда шли слоны.
Каранджа встретил меня у «лендровера», стоявшего на проселке над озером. Он шел с важным видом и улыбался, держа на плече двустволку ван Делдена.
— Вы спите очень крепко, мистер Тейт.
— Вы что, отпустили его без оружия? — спросил я.
— Много рыбы. Он жить как эльмоло теперь. Он же Слон ван Делден. И вернулся к своему народу, к слонам. Новый министр назначил меня егерем Севера. Я смотрю за всей дичью в этом районе теперь. Вот что я пришел сказать ему — что он и его слоны в безопасности.
Спустя шесть часов Пэт Мэрфи высадил меня в аэропорту Найроби, и тем же вечером я улетел в Лондон. Я больше ничего не слышал о Конелиусе ван Делдене, хотя дважды писал Карандже и один раз — его министру, а кроме того, наводил справки в посольстве Восточноафриканской Федерации. У меня нет никаких определенных сведений о его местонахождении и даже о том, жив ли он. Но я по-прежнему вижу его таким, каким видел тогда — на плоту, плывущим вдоль берегов озера Рудольф в окружении слонов, стоящих по брюхо в воде. Наверное, он останется там до конца своих дней — забытый человек, безучастный ко всему, кроме того мира, который он знает и понимает лучше всех других людей.
Полосы густого кустарника, растущего по руслам пересохших рек. (Здесь и далее — прим. перев.)
