— Теперь все в порядке, раз и охрана согласна. Единодушие. Значит, ты нас двоих сводишь в буфет и на рынок? — спросил атлет.
— Нет, ребята, так не стоит. Лучше я с Соколовым дважды схожу. Мы уж с ним привыкли. Пойдешь, Соколов? Хоть ты и непьющий, а ребятам помочь надо.
— Чего ж, ладно.
— Ну, айда, Соколов! — позвал жандарм на первой же большой станции.
Он совсем почти за мною не смотрел. Войдя в роль, я то и дело, запыхавшись, догонял его.
— Ох ты, господи, господин жандарм, — говорил я, переводя дыхание, — чуть было вас не потерял! Слава богу, что одежа ваша такая приметная.
Я тащил в вагон гору разных закусок, а в бездонных карманах жандармской шинели покоились две бутылки водки и две — коньяку.
— Вот это правильно! — воскликнул «именинник», увидев кучу провизии и пересчитав бутылки. — Стоп, стоп! Надо еще чего-нибудь сладенького для нашего трезвенника — мадеры или спотыкача, что ли. Что он, зря, что ли, ходит? Как там буфет, хорош?
— Хорош! — Жандарм даже чмокнул от избытка чувств. — Даже шампанское есть.
— Сходите тогда, господин жандарм, уж не посчитайте за труд, снова. Купите там пару бутылочек винца по своему выбору, да пирожных и печенья подороже.
Дважды просить жандарма не пришлось. Опять сходили мы в вокзал.
— Ну вот, все готово, — потирая руки, заявил Сережа. — Теперь умоемся — и за пир!
Уборной в нашем конце вагона, кроме нас, никто не пользовался, ключ от двери в тамбур был у жандармов, и поэтому в уборную мы, арестанты, ходили без провожатых. Окна были там двойные, и охрана на них вполне надеялась.
Отправился умыться и я. Только намылил руки — входит бритый студент, быстро сует мне в руки пачечку денег — рублей, наверно, пятнадцать-двадцать.
— Новый Иерусалим будет нынче часов в семь-восемь. Смотри не воронь. Жандармов накачаем почем зря! Если тебя одного они не отпустят, мы откроем вагонную дверь. Ключ у нас есть. А там уж соображай сам. И не благодари! — остановил он меня. — Мы же понимаем, с кем имеем дело… товарищ…
— Не беспокойся, товарищ, — ответил я, — мне бы только отсюда выбраться, а там… Соображу!
— Да я уж вижу, что ты парень бывалый. — В его словах проскользнул даже какой-то оттенок зависти. — Ну, ступай отсюда. Когда надо будет, мы здесь тужурку с фуражкой повесим. Переоденешься…
Держись, Петрусь!
Уселись за столик, словно старые и добрые приятели.
Начался торжественный обед. Эх, посмотрел бы на меня со стороны «Дед».
— Э, ребята, одного стакана не хватает, — спохватился Сережа.
— Ничего, — по-хозяйски возразил старшой жандарм, — Соколову мы опосля нальем, все одно он сивухи не употребляет.
— Да уж, — подхватили студенты, — здорово его папа с мамой вышколили! Сколько небось за чупрын драли!
Вижу, ребята начинают нарочно поднимать меня на смех. Правильный ход: смешной человек самый безопасный!
— Ну, ребята, — поднял свой стакан молодой жандарм, — выпьем за Сережу, за его здоровье, и чтоб ему больше не случалось так свой день рождения праздновать! — Он залпом осушил свой стакан, крякнул и сунул в рот здоровенный кусок жирной ветчины. Потом налил мне стакан спотыкача.
— Я хоть и не пью, — сказал я, — но за ваш день рождения не могу не выпить. Уж извиняйте меня, выпью, сколько сумею.
Новый взрыв веселья:
— Ладно, давай пей, сколько осилишь! Жаль, молочка тебе не купили. Послушай, а ты часом не баптист?
— Почему ж? Я православный хрестьянин.
Снова хохот.
— И какой леший затащил тебя в Либаву? — пожал плечами усатый жандарм. — Только по дурости ты попал в такую передрягу.
Смех, веселье, разговоры, анекдоты… Выпили по второму стакану, по третьему…
Жандармы наши, смотрю, уж раскраснелись, расстегнули верхние пуговицы на мундирах, глазки стали маслеными, движения размашистыми. Старшой попытался произнести грозную речь, но кончил тем, что схватил бутылку, налил себе полный стакан шустовского коньяку и, сказав: «За счастливую жизнь!» — опрокинул его в рот. Становилось все шумнее и шумнее. Я сделал вид, что охмелел, и полез на свою боковую полку. И снова насмешки:
— Кто пил, а у кого головка разболелась. Бедный, бедный!..
А я сдерживал нервную дрожь: решительный момент неотвратимо приближался. «Веселитесь, издевайтесь, господа жандармы! Жаль, что мне не увидать, так ли радостно вы будете настроены через несколько часов…»
А студенты продолжали накачивать конвой.
Скорей бы, скорей бы Новый Иерусалим!..
Вижу, студенты часто отлучаются в уборную. То Сережа, то бритый, то атлет. И вот замечаю, что бритый возвращается без тужурки. Ну, значит, последняя минута совсем близка. Скорей, скорей!..
Студенты начали шуметь:
— Пить охота, в глотке пересохло! Чаю бы! А чаю нету…
— Нич-чего, — икнув, утешил усатый жандарм. — Будет вам и чаю, будет и свисток, — вдруг продекламировал он и рыгнул. — Скоро бо-о-льшая станция… Новый… этот, как его?.. Сион… то есть Ерусалим… Там и сходим за кипяточком…
Вот поезд стал сбавлять ход. Колеса гремят на стрелках. За окном проплывают станционные здания… Лязг буферов, визг тормозных башмаков… Новый Иерусалим!
«Ну, Петрусь, сейчас — или…»
— Кто пойдет за кипятком? — еле ворочая языком и не поднимая головы со столика, вопросил старшой жандарм.
— Всех трезвей Соколов, — кивнул на меня атлет. — Ему и идти в наказание: надо было пить больше!
— Да он привык, — подхватил бородатый. — Заправским водоносом заделался.
— Пойдем, Соколов. — Усатый жандарм непослушными пальцами пытался застегнуть распущенный ремень. — Сейчас мы с тобой… — Но ремень никак не желал застегиваться. — А, ч-черт!..
Сережа некоторое время наблюдает его тщетные старания сладить с поясом, а потом вмешивается:
— А чего тебе ходить, служба? Даже неловко — не дай бог, кто тебя в таком виде узрит из начальства. Пустите Соколова одного.
— Одного?
— Он без памяти рад, что вы его бесплатно до маменьки довезете.
— Пуск-кай… идет од-дин, — начальственным тоном выговаривает старшой, приподнимая голову от стола. — Я никогда… никогда за ним не смотрел… Он сам за кипятком… и в буфет тоже… Д-дуй, Соколов, только… — он грозно поднял палец, — поб-быстрее!..
— Ладно, я что, я схожу. — Я слез с полки. — А поезд не уйдет без меня?
— Не уйдет, не уйдет, — успокоил меня атлет.
— Не им-меет права, — властно добавил молодой жандарм и снова уронил голову.
Усатый, выудив из кармана, вручил мне ключ.
— Постой, — напутствовал меня бритый студент, — чайник в сортире сполосни!
