— В начале сорок пятого Сцель ухитрился переправить из Западной Германии своего отца, и старик поселился здесь.
— В Америке?
— В Нью-Йорке. У него в Йорквилле жила сестра, а сам он обосновался под чужим именем. Она умерла, а он так и остался здесь. Он остался — и они остались.
— Они?
— Бриллианты Сцеля. Он отдал их отцу все до единого, оставил себе только на жизнь. Он жил в Аргентине, пока Перон не пришел к власти, а потом удрал в Парагвай. Бриллианты остались здесь. Сцель рассчитывал, если его поймают, то он с помощью состояния выкупит себе свободу. Его отец хранил бриллианты в сейфе банка, и когда Сцелю требовались деньги, он давал знать старику; у них действовала система курьеров. Бриллианты неизменно поставлялись на тот рынок, где были самые высокие цены, — когда в Швейцарию, когда в Западную Германию. Сцель обменивал выручку на парагвайскую валюту и жил спокойно, пока эти деньги не кончались. Все было прекрасно, пока старик не погиб в катастрофе. Понимаешь, каждый может завести себе сейф в банке, но не каждый может пользоваться им: только вкладчик и доверенное лицо, а доверенное лицо допускается к сейфу только в одном случае — непредвиденной смерти вкладчика. Сцель был доверенным лицом своего отца, и теперь происходит вот что: его подручные пытаются вычислить, насколько опасно Сцелю появляться в Нью-Йорке. Я думаю, ему придется приехать: выхода нет, не бросит же он свое богатство.
— Вы сказали, что Сцель начал с золота.
— Сцель знаменит тем, что выдергивал зубы у евреев — в печах Освенцима никогда не находили золота. Сцель был зубным врачом.
Бэйб опять ударился головой о заднее сиденье.
— Он не приедет в Америку, мистер Джанеуэй. Он уже приехал. Он здесь.
— Нет, — возразил Джанеуэй, — мы бы знали что-нибудь. А почему ты так думаешь?
— Потому что не Карл и Эрхард чуть не убили меня, а зубной врач.
— Говори дальше, — в голосе Джанеуэя почувствовалось волнение.
— Он все время твердил и твердил одно и то же: «Это не опасно? Это не опасно?»
— Как он выглядел? Глаза голубые? А волосы седые?
— О Господи, да, невероятно голубые, но он лысый, совершенно лысый, кроме того…
— Кроме того, это ни черта не значит: он мог запросто все сбрить! Дальше.
— Он большой мастер. Он действовал очень умело, когда начал мучить меня: в точности знал, когда я потеряю сознание, знал заранее, что я сделаю в следующую секунду, раньше меня самого знал…
— Тогда его фраза «Это не опасно?» значила: опасно ли мне, Кристиану Сцелю, приехавшему в Америку, пойти в банк? Дело в том, что как только он выйдет со своими бриллиантами на улицу, любой грабитель может сорвать кучу денег, пятьдесят миллионов, а может, и пять раз по пятьдесят миллионов, и налогов платить не надо. Сукин сын, приехал сюда, выродок, и наложил в штаны — боится нос высунуть на улицу! Да, испугаешься тут. Как только он выйдет из банка, он беспомощен: ведь и в полицию не сможет заявить, что его ограбили.
— Все равно не понимаю, при чем тут я.
— Да яснее ясного. Этот сукин сын считает, что твой брат кое-что рассказал тебе перед смертью.
— Вы хотите сказать, что Док был связан с Сцелем?
— В нашей работе приходится делать многое — иногда мы продаем другим странам государственные секреты. Не для наживы, а потому, что точно знаем: они уже завладели этим секретом. Сцель жил тем, что доносил на других наци. Когда же готовилась облава на него, он узнавал заранее и убирался вовремя. Около тысячи наци предстали перед судом после войны; я думаю, в сорока — пятидесяти случаях это было заслугой Сцеля. Твой брат был связным Сцеля. Эрхард брал бриллианты у старика и передавал твоему брату, он доставлял их в Европу в одну из своих поездок. В Эдинбург. Там жил некий антиквар, который специализировался на торговле бриллиантами. Годами ходили слухи, что он грабит Сцеля, продавая за полмиллиона и отдавая четыреста пятьдесят тысяч. Но это были только слухи. После продажи он передавал деньги курьеру, и тот вез их в Парагвай к Сцелю. Том, я хочу спросить тебя… мне нужна только правда, какой бы тяжелой она ни была.
— Все что угодно.
— Перестань защищать своего брата. Мне понятны твои чувства, но он должен был умереть от такой раны, тело я осматривал тщательно. Ему очень нужно было видеть тебя, он хил последние минуты ради одного: что-то тебе сказать, что-то очень важное. Он бы не стал себя мучить ради того, чтобы крикнуть «Бэйб» и умереть. Так что говори, это очень важно, что он тебе сказал?
Бэйб смирно лежал на полу около заднего сиденья.
— Клянусь, я сказал вам все как было.
— Может быть, что-то несущественное? Пойми, он мертв, ему не нужна твоя защита. Ничто, сказанное тобою, не потрясет меня. В нашем деле люди говорят ужасные вещи, я слышал и о том, как он жесток, и то, что он двойной агент, и что он вор, активный гомосексуалист… Но сейчас мы имеем дело с этим фашистом. В той крови, что он пролил, можно плыть и не доплыть до другого берега. Говори же ради Бога, что он сказал тебе?
— Ничего…
— Поганец! — Джанеуэй резко нажал на тормоз, и машина остановилась.
Бэйб высунул голову.
Они стояли там, откуда уехали, у вагончика — Карл и Эрхард поджидали их.
— Я не смог его разговорить. — Джанеуэй вышел из машины. — Теперь он ваш.
— Нет! — закричал Бэйб. — Вы убили их!
— Ты слишком доверчив, — сказал Джанеуэй, — и когда-нибудь хлебнешь из-за этого горя. Добро пожаловать в когда-нибудь.
Карл открыл дверь машины и потянулся за Бэйбом. У того не было сил сопротивляться. Через три минуты он был привязан к знакомому креслу.
Часть четвертая
СМЕРТЬ МАРАФОНЦА
23
— Быстренько, — велел Джанеуэй Карлу и Эрхарду. Они привязывали Бэйба к креслу, — пусть один из вас сходит за Сцелем.
Карл покосился на Джанеуэя.
— Ты не можешь мне приказывать. Да ладно, времени у нас спорить нет. — Карл и Эрхард вышли.
— Это все было враньем, да? Что вы были первейшим другом Дока? — Бэйб, разглядывая Джанеуэя, уже не мог найти в нем сходства с Гэтсби. Он был похож на никсоновского адвоката Дина — его называли «рыбой-лоцманом». Этакая мелкая пакость, которая держится рядом с большими акулами власти.
— Сцилла был сентиментальным глупцом, это и убило его. Он вечно старался подавить предметы своей любви накалом страсти. Все его предметы любви были неверны ему. Он никогда не был слишком откровенен со мной — прежде всего дело, так ведь Говорят? Кто, ты думаешь, свел его со Сцелем?
Послышались шаги в коридоре. Джанеуэй напрягся и замолчал.
