— Да смилуется над нами Аллах, дорогой мой Мустафа, — простонал я, когда обрел наконец дар речи. — Неужели ты влюбился в эту русскую ведьму?
Мустафа бен-Накир испуганно замахал руками и воскликнул:
— Да разве смею я взирать на врата рая? Но никто не сможет запретить мне пить вино, смешанное с амброй, и шептать ветру стихи — или же играть на флейте, слагая дивные мелодии в честь султанши Хуррем.
Возбужденный вином и амброй, Мустафа залился восторженными слезами. Я же взглянул на него с глубоким отвращением и сказал:
— Султанша — удивительная женщина, и ведет она себя весьма странно. Как могла Хуррем, нарушив все законы и обычаи, показать тебе свое лицо? Как смела она искушать тебя?! И почему управитель гарема позволил ей это сделать — хоть ты и дервиш? Но скажи, что она говорила о великом визире? Ведь это, пожалуй, самое главное.
Мустафа бен-Накир отер слезы, струившиеся из сияющих глаз, и, удивленно посмотрев на меня, ответил:
— Я не помню и вообще представить себе не могу, о чем мы говорили. Я слушал лишь музыку ее голоса и волшебные звуки серебристого смеха. А потом она открыла передо мной свое лицо, и меня охватил такой восторг, что когда она ушла, голова моя была пуста, как скорлупа ореха. И после того чуда, которое случилось со мной, все остальное мне безразлично.
Опьянев от вина и амбры, дервиш вскочил и начал танцевать, ритмично притопывая ногами, под веселый перезвон серебряных колокольчиков, которые висели у него на поясе и лентах под коленями. Мустафа еще и напевал арабские любовные песни.
Я испугался, что он сошел с ума или попробовал в гареме гашиша. Но вскоре восторженное состояние дервиша передалось и мне, и меня охватило неудержимое желание смеяться.
Я добавил в вино каплю благоуханной амбры — и через несколько минут мне уже казалось, что я вижу, как быстроногая газель по имени Судьба легко мчится вперед, убегая от самых ловких и быстрых охотников, и тщетны все усилия тех, кто пытается ее поймать.
3
В начале зимы султан и великий визирь вернулись с войны, и пять дней в Стамбуле праздновали победу. Пять дней все дома в городе были залиты ярким светом. Греческие оружейники запускали в небо разноцветных огненных змеев и зажгли даже огни на воде, так что языки шипящего пламени покачивались на темных волнах Золотого Рога.
Великолепные празднества по случаю счастливого окончания войны заставили всех забыть о бедах и невзгодах. Рабы на невольничьем рынке вновь подешевели, и спаги получили в дар от султана работников в свои поместья, а откупщики — шахтеров в копи. Султан щедро наградил своих янычаров. Мир и согласие воцарились в державе. Османов. И хотя люди порой и поругивали шепотом великого визиря, положение его было по прежнему незыблемым. Врагам оставалось лишь тихо проклинать его. Ведь народ всегда готов простить правителям и знатным вельможам даже самые страшные промахи. Но он не может вынести, если простой человек — плоть от плоти его — вдруг вознесется над всеми.
Однако Ибрагим был слишком горд, чтобы показать, как это его уязвляет. Но его ни на миг не ослепили ни огни победных салютов, ни ликование толпы, которое он сам же и устроил, ни яркий свет факелов и фонарей.
Со ступеней своего дворца смотрел великий визирь с недоверчивой и язвительной улыбкой на людей, празднующих победу, и говорил мне:
— Эта война была неизбежна, Микаэль эль-Хаким. И теперь мы избавились от угрозы с Запада. Корон скоро падет. И настало время повернуть коней на Восток. Рассказывай обо всем этом всем и каждому, но прежде всего сообщи новость сию своей жене, чтобы она могла доложить султанше о моем решении.
Зимой великому визирю постоянно требовались мои услуги. Кроме посланника короля Франции в Стамбул прибыл еще и чрезвычайный посол Венеции, чтобы выторговать для республики святого Марка целый ряд привилегий — в награду за помощь при столкновении турецкой эскадры с флотом Дориа. Венецианская колония в Галате устроила послу пышную встречу.
Желая выказать морским пашам свое недовольство, султан произвел Молодого Мавра в рейсы и отдал ему четыре боевые галеры, чтобы юноша перекрыл все морские пути, по которым доставляли провиант в захваченную недавно Дориа крепость Корон в Морее.
Очень важно было как можно быстрее выбить неприятеля из крепости, ибо Фердинанд Австрийский готов был пожертвовать ею, если султан откажется от всех своих притязаний на Венгрию.
Чтобы Фердинанд наконец понял, сколь мало значит для турок Корон по сравнении с Венгрией, султан послал покрытого шрамами Яхья-пашу с пятью тысячами янычар в Морею, дав паше краткий совет самому решать, что ему дороже — собственная голова или султанский бунчук на башне взятой штурмом крепости Корон.
Молодой Мавр отрезал Корон от мира со стороны моря, но летом Дориа привел весь объединенный флот папы и иоаннитов, чтобы прорвать блокаду и доставить в крепость провиант и порох.
Морские паши, взбешенные тем, что впали в немилость, с семьюдесятью судами двинулись к твердыне за Молодым Мавром — и сами увидели, как этот смельчак, громко выкрикивая имя Пророка и ничуть не боясь огня чудовищных каракк, ринулся с четырьмя галерами на весь огромный флот Дориа, чем и привел христиан в полнейшее замешательство.
Теперь уже уклониться от боя было просто позором, и морские паши вынуждены были ввязаться в схватку.
Итак, Дориа втянули в сражение, хотя адмирал собирался лишь прорвать блокаду, а потом отступить без боя.
Молодой Мавр пустил ко дну множество христианских судов. Немало кораблей Дориа село на мель или разбилось о скалы. А потом юный сорвиголова напал на галеру иоаннитов, взяв ее на абордаж в жестокой рукопашной схватке, прежде чем морские паши успели прийти ему на помощь.
В черных клубах дыма, под грохот пушек, треск ломающихся весел и вопли сражающихся людей Молодой Мавр показал морским пашам, как надо драться. Им, устрашенным, пришлось направить свои галеры прямо в тучи гари и копоти, окружить Молодого Мавра, заслонив его своими кораблями от неприятеля, и силой увести с палубы захваченного судна.
Юнец был ранен в голову, руку и бедро, но продолжал кричать, сыпать отборной бранью и призывать на помощь всех демонов ада.
После того как турецкие корабли некоторое время беспорядочно покружили на месте и пару раз столкнулись друг с другом, доблестные паши сумели наконец оторваться от противника и благополучно вывести из гущи боя две уцелевшие галеры Молодого Мавра.
Дориа, совершенно потрясенный невесть откуда взявшейся воинственностью морских пашей, не пытался преследовать их; он лишь выгрузил на сушу провиант и порох, после чего быстро уплыл назад.
Морские паши, Зей и Химераль, сначала даже не могли поверить, что, понеся лишь незначительные потери, одержали блистательную победу. Но потом паши подняли на мачтах все флаги и вымпелы и развернули на радостях даже собственные тюрбаны. Загремели барабаны, трубы и цимбалы. И единственным, что омрачило всеобщее ликование, было странное поведение Молодого Мавра, который, стиснув кулаки и едва не плача от злости, называл пашей трусами и предателями.
Но разве можно было долго обижаться в такой замечательный день? Паши легко простили юнцу все оскорбления, объяснив их тем, что у раненого началась горячка, и привязали его к койке, чтобы он в беспамятстве не свалился на пол или, мечась по палубе, не упал за борт.
Но вечером на флагманский корабль мусульман прибыл Яхья-паша, который следил с берега за ходом битвы. Теперь Яхья-паша изрыгал такие проклятия, что бледнели даже закаленные в боях янычары.
Едва ступив на палубу корабля, Яхья-паша схватил Химераля за бороду, ударил его кулаком в лицо, осыпал жуткой бранью и закричал, что от флота требовалось только одно — любой ценой удержать Дориа на расстоянии от крепости!
Но морским пашам не удалось этого сделать, осажденные получили порох и провиант, и осада растянется теперь на месяц, а то и два! А ведь крепость уже готова была сдаться!
