— Вы же понимаете, что это провал, позорный провал!
— Возможно.
— Не возможно, а так и есть. На черта нам эти миллионы тонн железа? Мы что, завод здесь строим? Но меня удивляет ваше спокойствие, я это совершенно не понимаю.
— Я очень спокойный человек.
— Но сейчас это спокойствие некстати. Меня одно интересует: правда ли, что вы тоже нашли обломки платины?
— Обманывать я не собирался.
— А, бросьте обижаться. Я просто спрашиваю, может, вы ошиблись?
— Не думаю. Я достаточно хорошо разбираюсь в драгоценных металлах.
— И где же образцы?
— Я вам уже говорил — мне пришлось отдать их Горскому.
Эрге остановился, постоял минуту неподвижно посреди каюты, затем бросился к двери, открыл ее и крикнул часовому:
— Немедленно привести заключенного.
Самборский, услышав приказ, встал с кресла с намерением оставить каюту. Эрге удивленно преградил ему дорогу.
— Куда это вы?
Самборский сухо сказал:
— Вы постоянно забываете, что я не имею права встречаться с Горским лицом к лицу, да еще в таком положении.
— Как хотите.
— Не как хочу, а как необходимо. Моя профессия, как и ваша, требует точных понятий и определений, — сказал Самборский и быстрым шагом вышел из каюты.
Часовой привел Горского. Профессор, не взглянув на Эрге, сел в то же кресло, где несколько минут назад сидел Самборский. В каюте долго стояла настороженная, напряженная тишина.
— Мне хотелось бы еще раз серьезно поговорить с вами, — неуверенно начал Эрге.
— Прошу, если вы имеете что сказать — ведь мы, мне кажется, обо всем переговорили?
— Не совсем.
Эрге подошел ближе к креслу, стал, опершись ладонью о стол, и, наклонив голову в сторону профессора, коротко, сдерживая волнение, сказал:
— Вы должны показать мне образцы платины, найденные в этой местности.
Профессор, который сидел уныло, готовый ко всему, медленно поднял голову, пристально глянул поверх очков в лицо инженера, улыбнулся.
— Теперь все абсолютно прояснилось. Но должен сказать вам, что никакой платины в этой местности я не видел и не находил. К тому же, я считаю, что авантюристам и проходимцам драгоценные металлы лучше в руки не давать.
Эрге сжал губы. Глаза злобно заблестели. Он решительно сделал еще шаг к креслу и навис над профессором.
— Вы лжете, — бросил он с нажимом, — я заставлю вас показать эти образцы. Вы же забрали их у Сам… — Эрге понял, что в запале раскрывает Самборского, неловко оборвал фразу.
— Что, у кого? — поднялся Горский. — У кого?
Эрге ничего не ответил. Ему было все равно, он не владел ни мыслями, ни движениями.
— Слышите, сволочь продажная, я заставлю вас! — воскликнул он.
Горский молча отвел глаза в сторону.
— Вы не услышите от меня ни слова, — сказал он с отвращением.
Тяжелый, грубый удар кулака свернул голову Горского. На пол со звоном упали стеклышки очков.
И тогда позади кто-то внезапно резко дернул и открыл дверь каюты.
Эрге от неожиданности вздрогнул и обернулся к двери. К нему — бледная, с блестящими злыми глазами — приближалась Гина.
— Что ты себе позволяешь? — еле выдохнула она. — Как ты смеешь?
Эрге выпрямился и преградил ей дорогу.
— Прошу выйти из каюты, — грубо одернул жену.
Та, дрожа от злости, остановилась против него, хотела что-то произнести, видимо, не смогла, размахнулась и влепила Эрге сочную пощечину.
Эрге от неожиданности отшатнулся назад. На бледной как мел левой щеке зарозовело тусклое пятно! Быстро приняло форму ладони.
Он не произнес ни слова — не успел опомниться, как на пороге появился Трудлер. Лицо у него было растерянное. Он пальцем поманил к себе Эрге. Когда тот приблизился, зашептал что-то ему на ухо. До Гины и Горского долетело лишь одно слово: «Сбежал».
* * *
Все напоминало какой-то дивный сон. Не верилось. Изнеможение, голод, ужас усиливали это чувство, и Аскольд, падая иногда от усталости на землю, боялся, что уже не сможет встать с зеленого ковра мха.
Случилось все внезапно и удивительно.
На третий день после того, как их арестовали, его перевели во вторую хижину, наскоро построенную отрядом. Из каких соображений его перевели, он и сам не мог понять; очевидно, боялись, чтобы дядя и племянник не сговорились, как вести себя на допросе.
Хижина была построена из огромных деревьев, с крепкими дверями, бежать из нее нечего было и думать.
Чтобы как-то скоротать время, он часами спал. Когда надоедало, ходил из угла в угол, после снова ложился, закрывал глаза, вновь засыпал. Утратил ощущение времени — казалось, миновало бесконечное множество дней. Чувствовал, как скука пропитывает все клетки молодого беспокойного организма. Чтобы развлечь себя после сна, шагал из угла в угол, напевая, насвистывая все знакомые арии, песенки, фокстроты.
Петь никто не запрещал, очевидно, охраны у хижины не было.
В тот день у него была назначена «премьера» «Микадо». Аскольд долго и тщательно готовился к ней, вспоминая все мелодии оперетты.
«Премьера» началась легко, своевременно и чудесно. Но вдруг, когда он завел во весь голос «Смеются, плачут соловьи», — вдруг загремел засов, и дверь хижины широко распахнулась.
«Целуй ее», — застряло в горле.
На пороге возник женский силуэт.
— Вы чудесно поете, — сказал силуэт.
Аскольд на миг ошеломленно застыл, после неимоверно обрадовался — голос звучал дружелюбно. Очнулся и торопливо заговорил:
— Да что вы! Это я от скуки. Знаете, посидишь тут еще немного — Шаляпиным станешь. Я не понимаю, зачем меня здесь держат? Такая скука!
— Так, может, выйдете прогуляться? — серьезно предложила женщина.
Аскольд не поверил и насторожился.
— Вы шутите?
— Нет, серьезно. Прошу, — медленно, без всякой усмешки сказала незнакомка и отступила в сторону, освобождая ему путь.
Аскольд в страхе шагнул за порог.
— Прошу, прошу, не бойтесь.
И как только ступил он за порог, начался удивительный сон, где все возможно, где нет ни преград, ни логики, ни последовательности.
Женщина взяла его под руку, повела прочь от хижины в сторону Хушмо, прочь от поля, где суетились люди, чернели пирамидальные вышки (хижина стояла недалеко от причальной мачты, к которой были привязаны дирижабли, так удивившие его своим появлением).
Шел, как под гипнозом. У берега незнакомка остановилась, отпустила его руку, с минуту молча смотрела в лицо, а затем быстро, пугающе заговорила:
— Бегите, спасайте себя, слышите — спасайтесь!
Будто потерял разум, не понимал, стоял неподвижно.
