Дэвид Карриган совершенно не знал, сколько времени длились все эти странные переживания — час, день или месяц. А может быть, и год, потому что никак не мог припомнить, когда он познакомился с Милыми Глазками. Ему казалось, что он уже давно и хорошо их знает. В то же время он совсем забыл и жуткий обстрел под палящей жарой, и реку, и поющую малиновку, и любопытного кулика, наметившего дорогу последней пуле его врага. Он вступил в какой-то новый мир, в котором все было неожиданно и призрачно, кроме этих темных волос, черных глаз и бледного прекрасного лица. Иногда он видел его с поразительной ясностью, но каждый раз потом он снова погружался в темноту, и звуки милого голоса становились все слабее и слабее.
Наконец все окончательно смешалось в его голове, и он очутился в немой беззвучной тьме. Казалось, он лежал на дне глубокого колодца, и последние проблески его сознания погасли под давившим его мраком. Наконец где-то высоко над этим колодцем забрезжила бледная призрачная звезда. Она медленно спускалась к нему сквозь бесконечную тьму и чем ближе подходила, тем бледнее становилась ночь. Наконец звезда превратилась в солнце, и солнце рассеяло тьму. С наступившим рассветом он услышал пение птицы где-то над самой его головой. Когда же Карриган открыл глаза и понял, что пришел в себя, то увидел, что лежит под той серебристой березой, на которой пела малиновка.
Сначала он не спросил себя, как попал сюда. Глядел на реку и на белую полосу песка. Там была скала и возле нее его дорожный мешок. И также винтовка. Невольно перевел глаза в ту сторону, где в кустах была засада. Теперь и они были залиты солнцем. Но там, где он сейчас не то сидел, не то лежал, не то стоял, — он сам не знал, что именно, — была тень и упоительная прохлада. Над ним склонялся своей зеленой листвой кедр, а сам он был прислонен к стволу серебристой и густолистой березы. Там, где покоилась его голова, он нашел мягкий, только что сорванный мох. Рядом стояло его собственное ведерко, наполненное водой.
Он осторожно пошевелился и поднял руку к голове. Пальцы нащупали повязку.
Одну или две минуты он лежал потом неподвижно, в полном изумлении, тщетно стараясь понять, что все это значит. Прежде всего, он был жив. Но и это не было еще так поразительно, как все другое, что случилось с ним. Он вспомнил последние моменты неравного поединка. Его враг победил. И этим врагом была женщина. А главное, когда разнесла ему часть черепа и увидела, как он беспомощно лежит на песке, то не прикончила его, а перенесла в тенистый уголок и перевязала ему рану. Всему этому было трудно поверить, но ведерко с водой, мох под головой, повязка и некоторые образы, начинавшие вставать в его памяти, убедили его. В него стреляла женщина. С дьявольской настойчивостью она добивалась его смерти, а потом сама же спасла его! Он усмехнулся. Вот самое верное доказательство, что его ум не играл с ним никаких шуток. Только женщина могла быть столь непоследовательной. Мужчина довел бы дело до конца.
Он начал искать ее глазами на белой песчаной полосе. И в серебристо-сером мелькавшем пятне узнал неутомимого кулика. Тихонько засмеялся: он чувствовал себя необычайно уютно, и хотелось смеяться от счастья, что все прошло и он остался жив. Если бы кулик был человеком, он позвал бы его и пожал бы ему руку. Ведь если бы птица не выдала его, то все могло бы кончиться ужасно. Он содрогнулся при воспоминании о том, с каким упорством он целился в самую чащу кустарника, где была засада, может быть, в самое сердце женщины.
Дотянувшись до ведерка, он глубоко погрузил лицо в воду. Он не чувствовал уже боли. Головокружение прошло. Мысли сразу прояснились и живо заработали. По успевшей нагреться воде он разом догадался, что она уже давно взята из реки. В солнце и тени он также заметил перемену, и инстинкт человека, привыкшего отмечать каждую мелочь, заставил его вынуть часы. Было почти шесть часов. Прошло более трех часов с тех пор, как кулик очутился перед его ружьем.
Карриган в своем дивизионе считался знатоком по части анализа. И в редких случаях с ним не советовался Мак-Вейн, когда речь шла о тонких делах. У него была необычайная способность разгадывать ход мыслей преступника, и он давно поставил себе за правило учитывать не столько то, что человек сделал, сколько то, от чего он почему-то воздержался. Собственное же приключение его прямо сбивало с толку. Женщина, скрывшись в густой чаще, явно стремилась отправить его к праотцам. Она решила убить его и потому оставила без внимания тот белый флаг, который он выкинул, прося о пощаде. Она была дьявольски метким стрелком и по всем данным до самого последнего своего выстрела решительно хотела убить его.
Перемена произошла с той поры, когда она взглянула на него, окровавленного и распростертого на песке. Она подумала, конечно, что он умирал. Но почему же, когда увидела затем, что он слегка приоткрыл свои глаза, она воскликнула с явным и радостным облегчением? Что вызвало в ней столь быструю перемену? Почему она заботливо спасала ту жизнь, отнять которую так жаждала за минуту перед этим?
Будь нападающим мужчина, Карриган нашел бы ответ. Раз его не ограбили, то мотив здесь не грабеж. «Ошибочное сходство! — сказал он себе. — Ошибка зрительного восприятия».
Однако такой ответ не удовлетворил его целиком, раз он имел дело с женщиной. Он не мог позабыть глаз, которые могли бы принадлежать только женщине.
Ему оставались на выбор два заключения. Либо произошла ошибка и женщина в ужасе хотела ее загладить, либо агент Черного Роджера Одемара удачно подстерег его, но оказался слишком мягкосердечным.
Солнце близилось уже к закату, когда в итоге целого ряда осторожных опытов Карриган убедился наконец, что не в состоянии подняться на ноги. В мешке же осталось много нужных ему теперь вещей: одеяло, стальное зеркало и термометр. Он начал тревожиться за себя. Вновь стало резать глаза. Лицо горело, и жажда мучила его все сильнее и сильнее. Начиналась лихорадка, а он знал, что значила для него лихорадка, когда он был один. Он потерял всякую надежду на возвращение женщины. Нелепо ждать, что она вернется после того, как с таким неистовством хотела убить его. Правда, она перевязала его, уложила, поставила возле него воду, но дальше предоставила выпутываться ему самому. Но какого же черта она не принесла ему и дорожного мешка?
Он решил было доползти до него, но при первых же движениях почувствовал боль, а затем и приступ тошноты. Однако нужно было достать и ящичек с лекарствами, и одеяло, и винтовку, которой он надеялся подать сигнал, если кто-нибудь будет проезжать по реке. Медленно, с передышками пополз он по песку. Пальцы попадали в отпечатки ног таинственной женщины-стрелка; это были следы не мокасин, а ботинок, узкие и маленькие, немногим длиннее его ладони.
