Две пули вошли прямо в сердце. Оно остановилось мгновенно, оттого и крови было немного. На распахнутом импортном пиджаке — ни следа. Только на белоснежной, не иначе как на заказ пошитой рубашке расплылось небольшое, с чайное блюдце, пятно.
Взяв труп за плечи, потянул на себя, взглянул на спину. Ранение не сквозное.
Клифт еще не понимал, зачем ему этот осмотр, он же не эксперт-криминалист, не патологоанатом, но то, что сраженный пулями попутчик выглядел, в принципе, если прикрыть кровавое пятно, как живой, успокоило отчего-то.
А поезд, уже набрав крейсерскую скорость, мчал, покачиваясь умиротворенно, погромыхивая колесами на стыках рельсов, и за окном пробегал, отставая, унылый пейзаж ближнего Подмосковья с чередой обшарпанных гаражей, заброшенных заводиков с прокопченными трубами, бесконечными бетонными заборами, разукрашенными граффити, безымянными деревеньками с избами-развалюшками, стожками сена у кособоких сараев, перемежающихся роскошными, нелепо выглядящими среди этой убогости виллами в несколько этажей.
Клифт перевел взгляд на мертвого попутчика, поинтересовался шепотом:
— Что, влип по-крупному, парень? Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал? За все, братан, платить приходится. И за жизнь кучерявую в том числе. Чего ж ты наворотил такого, что тебя к вышке приговорили? Я, например, вор-рецидивист, а больше пяти лет срока наказания ни разу не давали… Молчишь? Тебе, конечно, теперь все по фигу, а мне-то что делать? Ну ладно, не впервой. Как-нибудь и без твоей помощи выкручусь…
Сказал так, и язык прикусил озаренно. А почему, собственно, не прибегнуть к помощи мертвого фрайерка?
Клифт взял со стола бутылку, разобрал из любопытства на этикетке латинскую надпись — «бренди», набулькал себе половину фужера — не удовольствия ради, а чтобы мысли в порядок привести, выпил. Крепкая, но приятная на вкус штука, и впрямь не закусывать можно. Потом, опустив окно, достал примятую пачку «Явы», закурил, сосредоточенно затягиваясь сигаретой и напряженно обдумывая план предстоящих действий.
4
Оставшись наедине с жертвой киллера, Клифт осторожно, чтобы не запачкаться о кровавое пятно на груди убитого, извлек из внутреннего кармана не пострадавшего от пуль пиджака туго набитый бумажник. В нем — несколько пятитысячных купюр, еще бумажки — помельче достоинством, несколько банковских карточек. Их, к слову, Клифт терпеть не мог. Ну что за моду взяли — эти карточки вместо живых денег таскать! Охотишься, бывало, за таким вот лопатником, хапнешь удачно — а там пластиковое дерьмо это вместо денег. Куда с ним? С банкомата не снимешь. Есть, конечно, спецы, но Клифт не по этой части. Милое дело — наличка!.. А вот и паспорт. Вглядевшись в фотографию, Клифт неожиданно обнаружил сходство между собой и попутчиком. Не теперешним, естественно, осунувшимся и мертвенно-бледным покойником, а тем, каким выглядел гражданин Жабин лет пять назад, когда на паспорт фотографировался. С нагловатыми, чуть навыкате глазами, коротко стриженный, с чубчиком. И год рождения подходящий, 1975-й, ровесник, можно сказать. И если сличить фотографию на этой ксиве с физиономией Клифта, чего обычно никто, кроме полицейских не делает, то выйдет будто одно лицо. Не красивое, но и не безобразное, не броское, не слишком запоминающееся. Такая внешность характерна для тех, кто не любит привлекать к своей персоне внимание, — секретных агентов или, например, воров-карманников…
Фамилия, правда, подкачала, не очень-то благозвучная — Жабин. Но и Пузанёв нисколько не лучше. У Клифта даже в детстве кликуха была — Пузо. Но как-то не прижилась. Какое пузо может быть сперва у шустрячка-шкета, а потом у поджарого, вечно голодного зека? Когда овладел ремеслом карманника — уважаемой в воровском мире профессией, — то и кличку себе выбрал под стать, солидную. «Клифт» на блатном жаргоне означает «куртка», «пиджак». В которых «лопатник», то есть бумажник, обычно хранится.
Обнаружив сходство с убитым, Клифт мгновенно сообразил, что судьба, едва не отправив его за решетку, вдруг смилостивилась и преподнесла ему шикарный подарок.
Про то, что гражданина Жабина грохнули в купе скорого поезда, никто, кроме киллера и его возможных заказчиков не знает пока. И когда на крупной узловой станции менты обнаружат некое тело с двумя пулями в сердце и справкой об освобождении из мест лишения свободы на имя Пузанева Валерия Павловича, юра-рецидивиста, то мудрить шибко не будут и спишут все на криминальные разборки. Особых примет у Клифта нет — от татуировок, всех этих крестов да куполов, умные люди уберегли, еще по малолетке отсоветовали — зачем, дескать, клеймо судимого на всю жизнь, да еще на видном месте? От шрамов Бог миловал. Никто карманника не пожалеет, по нему не заплачет. Родных не осталось. Так что опера, специализирующиеся по борьбе с карманными кражами, не без облегчения спишут одного из своих постоянных клиентов, удалят жулика по кличке Клифт из всех картотек и баз данных.
Рассудив так, Клифт стянул с не окоченевшего пока жмурика дорогой костюм, ботинки, оставив простреленную и окровавленную рубашку, и облачил в собственные шмотки — водолазку, ширпотребовский пиджачок, поношенные изрядно кроссовки. Затем обследовал подробно портфель. Вытащил из него кожаную папку с документами в пластиковых файлах, кучу глянцевых проспектов — мутотень, сплошные буровые вышки, трактора, железяки какие-то, и — о-о-о! — пачку пятитысячных купюр. Там же обнаружил смену белья, что-то по мелочи, вроде косметички, одеколона, набора авторучек. Портфель окажется кстати — негоже такому солидному пассажиру, в которого превратился отныне Клифт, без багажа, с пустыми руками ездить.
Дождавшись, когда с наступлением сумерек поезд миновал Самару — крупную узловую станцию с извечной беготней, суетой и неразберихой на перроне, — Клифт подхватил труп и, поднатужившись, отправил его в последний полет — в окно. Не без некоторых душевных терзаний, естественно. А успокаивало хоть немного совесть то, что, если судить по документам, он вроде бы как сам себя из вагона выкинул. К слову, Клифту на полном ходу из состава живьем сигать приходилось. Правда, в молодости еще, от ментов спасаясь. Ощущение, конечно, не из приятных, но обошлось. Похромал пару месяцев, а потом зажило все, как на собаке…
И вот теперь он лежит на мягком диване в персональном купе, покачивается умиротворенно в такт с движением поезда — и едет, едет… Черт, а куда он, собственно, едет? До конечной станции, до Южноуральска? Ни разу там не был. Почему бы и не осмотреть городишко?
Воры-карманники, как правило, неплохие актеры. Только роль им приходится играть чаще всего одну и ту же. Неуклюжего прохожего, то и дело в толпе на людей натыкающегося, или неловкого пассажира общественного транспорта, который, вместо того чтобы за поручень крепко держаться, болтается в салоне, как сосиска в кипящей кастрюле. То на одного пассажира навалится, то к другому прижмется. Ну и, опять же, манеры должны быть обходительными. Дескать, хоть и недотепа, а человек интеллигентный. Чтобы каждый, глядя на него, думал: небось, и в метро о высших материях размышляет. Может, даже открытие мирового уровня готовит, оттого и рассеянный. Но вежливый. Простите да ради Бога, извините! И никакой, естественно, фени, распальцовки блатной…
