— Отлично! Я был убежден, что мы придем к этому. Так на коней, и в путь!
— Я ничего не имею против этого, но позволю себе обратить ваше внимание на то, что теперь только полночь.
— Что вы этим хотите сказать?
— А то, что до восхода солнца, а может быть и дольше, нам невозможно будет найти лодку для переправы.
— Об этом не беспокойтесь, полковник: в моем распоряжении лодка, которая ждет меня, и я буду счастлив предложить вам место в ней.
— Гм! Я вижу, все предосторожности вами приняты, господин революционер; вы никогда не попадаете в затруднительное положение.
— И причина этому крайне проста. Угодно вам, чтобы я объяснил ее?
— Признаюсь, мне очень любопытно познакомиться с ней.
— Она состоит в том, что мы до сих пор обращаемся к сердцам наших союзников, а не к их кошелькам. Ненависть к притеснителям-мексиканцам делает из каждого нашего единомышленника преданного повстанца, надежда на освобождение заставляет его добровольно жертвовать для нас всем — вот в чем весь секрет. Вам хорошо известно, полковник, что в каждом человеке живет врожденный инстинкт борьбы. Восстание или оппозиция — как вам угодно будет это назвать — и есть воплощение этого инстинкта.
— Это правда, — сказал, смеясь, полковник.
После этого разговора собеседники, временно сделавшиеся вследствие непредвиденных обстоятельств друзьями, сели на лошадей и поехали рядом.
— У вас очень оригинальные мысли и убеждения, — начал снова полковник, которого забавляли слова американца.
— Ах, вовсе нет! — возразил тот беспечно. — Эти убеждения только плоды долголетнего опыта. Я не требую от человека более того, что он, по природе своей, может дать, и поступая таким образом, я уверен, что никогда не ошибусь. Например: предположите, что мексиканцы были бы изгнаны из страны, и управление Техасом было бы четко организовано…
— Хорошо! — рассмеявшись сказал полковник. — И что же произойдет тогда?
— Неминуемо произойдет вот что, — ответил американец. — Завтра или, может быть, позднее, какой-нибудь человек, обладающий горячей головой или снедаемый честолюбием, выйдет из толпы и восстанет против правительства. Он тотчас же найдет приверженцев, которые сделают из него героя, и те же самые люди, которые с полным самоотвержением готовы теперь проливать кровь за нас, станут действовать точно так же для него. И это вовсе не потому, что у них есть причины быть недовольными правительством, которое они хотят свергнуть, а просто только потому, что двигать ими будет тот же инстинкт борьбы, о котором я вам говорил.
— О, что вы, это уж слишком! — воскликнул полковник, разражаясь смехом.
— Вы мне не верите? Так вот, послушайте, что я вам скажу. Я знавал одного человека, где именно и в какой стране, это безразлично, человека, который всю жизнь был революционером. Однажды фортуна улыбнулась ему, и он получил, сам не зная как и зачем, высокий пост в республиканском государстве и стал чем-то вроде президента. И знаете вы, что он стал делать с того времени, как получил власть?
— Он, конечно, постарался удержаться на своем посту!
— Вы не угадали! Напротив, он продолжал возмущать народ, и сделал это с таким успехом, что самого себя низвергнул и заставил осудить на вечное заточение!
— А потом?
— А потом, если бы тот, кто стал его преемником на посту президента, не дал ему амнистии, он умер бы, по всей вероятности, в тюрьме, — закончил Джон Дэвис, разразившись смехом, которому от души вторил полковник.
Оба всадника еще хохотали над рассказом, как вдруг американец внезапно умолк, сделав полковнику знак последовать его примеру. Тот повиновался.
— Разве мы уже приехали? — спросил он.
— Почти. Вы видите лодку, которая покачивается у подножия того утеса?
— Конечно, вижу.
— Это именно та лодка, которая перевезет нас в Гальвестон.
— А наши лошади?
— Будьте спокойны, хозяин той жалкой лачужки, которая стоит там, на берегу, сбережет их для нас.
Джон Дэвис вынул из кармана свисток и два раза пронзительно свистнул. Почти тотчас же дверь лачуги отворилась, и в ней показался какой-то человек. Сделав два шага вперед, человек этот попятился, удивленный, очевидно, тем, что видит перед собой двоих людей, тогда как он ожидал только одного,
— Эй! Джано! — крикнул ему Джон Дэвис. — Ради Бога, не уходи.
— Так это вы? — отозвался тот.
— Да, я, если только сатана не принял моего образа!
Рыбак невольно покачал головой.
— Не шутите так, Джон Дэвис, — сказал он. — Ночь черна, и море неспокойно; это значит, что сатана сегодня вышел из преисподней.
— Ладно, ладно, старый кашалот, — сказал американец, — приготовь лодку, нам нельзя терять времени. Этот сеньор — один из моих друзей. Есть у тебя овес для наших лошадей?
— А как же! Эй, Педрильо, пойди сюда! Возьми лошадей этих кабальерос и отведи их в стойла.
На его зов из хижины вышел, зевая, парень высокого роста и приблизился к путешественникам. Те уже спешились. Парень взял лошадей под уздцы и увел их, не говоря ни слова.
— Так мы сейчас отправимся? — спросил Джон Дэвис.
— Когда вам будет угодно, — отвечал ворчливо рыбак.
— Надеюсь, у тебя народу достаточно?
— Я и двое моих сыновей; для того, чтобы переехать через бухту, этого будет вполне достаточно, я полагаю!
— Тебе это лучше знать, чем мне.
— Так зачем же спрашивать! — заметил рыбак и, пожав плечами, направился к лодке.
Оба всадника последовали за ним.
Рыбак сказал правду: море было бурным, и понадобилось все искусство старого моряка, чтобы переправа через бухту завершилась благополучно. После двух часов тяжелого труда гребцов лодка причалила к молу Гальвестона, и оба пассажира высадились из нее целыми и невредимыми. После этого, не дожидаясь благодарности со стороны пассажиров, рыбаки сели в лодку, взялись за весла и исчезли в ночной темноте.
— Здесь мы расстанемся, — сказал Джон Дэвис полковнику, — потому что каждый из нас должен идти своей дорогой. Завтра утром, в девять часов, я буду иметь честь предстать перед генералом. Смею ли я надеяться, что вы замолвите за меня словечко, чтобы обеспечить мне хороший прием?
— Я сделаю со своей стороны все, что зависит от меня.
— Благодарю вас, и спокойной ночи!
— Еще одно слово, прошу вас, прежде, чем мы расстанемся, — сказал полковник.
— Что вам угодно, полковник?
— Я должен вам признаться, что меня в данную минуту снедает любопытство.
— Что же именно вам угодно знать?
— Незадолго до вашего прибытия я увидел перед домом, к которому привел меня случай, четырех людей, которые несли пятого. Кто был этот последний?
— Я знаю об этом ровно столько же, сколько и вы. Все, что я могу вам сказать, это то, что его нашли умирающим на берегу моря в одиннадцать часов ночи несколько человек из береговой стражи. Кто он такой и откуда, я не знаю. Этот человек был весь изранен и в одной руке держал топор, что позволяет предположить, что он принадлежал к числу членов экипажа корвета «Либертад», которым так удачливо завладели наши люди. Вот единственное объяснение, которое я могу вам дать. Это все, что вам угодно знать?
