Вскорѣ проѣхали мы Мерисвилль, Бигъ-Блу и Литлъ-Сэнди; проѣхавъ еще одну милю, мы добрались до Небраска, а потомъ и до Бигъ-Сэнди, ровно сто восемьдесятъ миль отъ Сентъ-Жозефъ.
При заходѣ солнца мы въ первый разъ увидали животное, весьма обыкновенное здѣсь и извѣстное во всей окружности, отъ самаго Канзаса до Тихаго океана, подъ названіемъ «оселъ-кроликъ». Прозвище дано ему мѣткое. Онъ такой же, какъ и всѣ кролики, но только въ полтора раза больше, ноги его длиннѣе, пропорціонально его величинѣ, уши безобразно большія и едва ли найдутся подобныя у другого существа, кромѣ какъ у осла-кролика. Когда онъ сидитъ смирно, какъ бы задумавшись и своихъ грѣхахъ, или разсѣянно смотритъ, не подозрѣвая никакой опасности, его величественныя уши выступаютъ весьма высоко, но звукъ ломанной вѣтки можетъ напугать его до смерти, и тогда онъ, осторожно опустивъ назадъ свои уши, стремительно бѣжитъ домой. Все, что въ эту минуту видно отъ него, это его длинное, сѣрое туловище, вытянутое въ струнку и быстро мчащееся сквозь низкіе шалфейные кусты съ поднятой головой, съ глазами, устремленными впередъ, и только слегка спущенными назадъ ушами, такъ что по нимъ видно, гдѣ находится животное.
По временамъ онъ дѣлаетъ такіе удивительные прыжки черезъ малорослые шалфейные кусты, что любой конь позавидовалъ бы ему. Вскорѣ онъ уменьшаетъ понемногу свой бѣгъ и прыжки и таинственно исчезаетъ, это значитъ онъ притаился за кустомъ и будетъ сидѣть тамъ, прислушиваясь и дрожа, пока вы почти не дойдете до него, — тогда онъ снова быстро пускается въ путь. Но чтобы видѣть и познать всю трусость его, надо непремѣнно хоть разъ выстрѣлить до немъ, тогда онъ, отъ необъятнаго страха, положивъ уши назадъ и вытянувшись почти въ прямую палку, летитъ, какъ стрѣла, легко и быстро, оставляя за собою милю за милей.
Наше общество спугнуло такого звѣря, секретарь выстрѣлилъ по немъ изъ своего «Кольта»; я началъ посылать ему вслѣдъ мои пули, одну за другой и въ то же время раздался трескучій выстрѣлъ изъ стараго «Allen», и я не преувеличу, если скажу, что бѣдный кроликъ положительно обезумѣлъ! Опустивъ уши, поднявъ хвостъ, онъ бѣжалъ по направленію въ Санъ-Франциско такъ стремительно, что моментально исчезъ съ глазъ нашихъ, но долго еще потомъ былъ слышенъ свистъ его.
Не помню, гдѣ мы впервые увидѣли «шалфейный кустъ», но такъ какъ я о немъ упомянулъ, то не прочь его описать, что и нетрудно; если читатель можетъ представить себѣ сучковатый и почтеннаго возраста дубъ, превращенный въ небольшой кустъ, фута въ два вышины, съ грубой корой, листвой и со сплетшимися вѣтвями, то легко пойметъ это точное опредѣленіе шалфейнаго куста. Часто въ свободное утро въ горахъ, лежа на землѣ, лицомъ подъ шалфейнымъ кустомъ, я предавался фантазіи и воображалъ, что мошки на листьяхъ были птички-лилипуты и что муравьи, ползающіе туда-сюда, были стада-лилипуты; я же самъ представлялъ великана-бродягу изъ Бробдигнагъ, ожидающаго появленія маленькаго жителя, чтобы поймать и проглотить его.
Несмотря на свой миніатюрный ростъ, шалфейный кустъ всетаки важное растеніе въ лѣсу. Листва его сѣро-зеленаго цвѣта и даетъ оттѣнокъ этотъ степямъ и горамъ. Запахъ и вкусъ чая его тотъ же, что и у нашего шалфея, и потому извѣстенъ почти всѣмъ дѣтямъ. Шалфейный кустъ замѣчательно жесткое растеніе и растетъ оно посреди глубокихъ песковъ и на обнаженныхъ скалахъ, тамъ, гдѣ никакое другое растеніе и не могло бы произрастать, развѣ только «бончъ-грассъ» (bonch-grass) [1]. Шалфей растетъ въ трехъ, въ шести или въ семи футахъ другъ отъ друга, всѣ горы и степи покрыты имъ отъ дальняго востока до границъ Калифорніи.
На пространствѣ нѣсколькихъ сотъ миль въ пустынѣ вы не найдете ни одного дерева, ни одного растенія, кромѣ шалфейнаго куста и ему подобнаго «гризъ-вудъ», который такъ походитъ на него, что почти нѣтъ никакой разницы. Разложить костеръ и имѣть горячій ужинъ было бы немыслимо въ степяхъ, если бы не другъ-пріятель шалфейный кустъ. Стволъ его имѣетъ толщину дѣтской кисти (доходитъ и до мужской), а крючковатыя вѣтки на половину тоньше, но, какъ матеріалъ, онъ крѣпкій, твердый и прочный, какъ дубъ.
Когда приходится дѣлать привалъ въ степи, то первымъ долгомъ надо нарубить шалфею, въ нѣсколько минутъ можно навалить его большую кучу, потомъ вырыть яму въ одинъ футъ ширины, въ два фута глубины и длины, наполнить ее нарубленнымъ шалфеемъ, зажечь, и пусть горитъ пока не останутся одни только ярко-раскаленные угли. Тогда начинается стряпня, и такъ какъ нѣтъ дыма — нѣтъ и недовольныхъ. Такой огонь не потухнетъ во всю ночь и не требуетъ постоянной поддержки; около него уютно и пріятно, такъ что всевозможныя воспоминанія кажутся правдоподобными, поучительными и замѣчательно интересными.
Шалфейный кустъ — прекрасное топливо, но, какъ растеніе, онъ — неудачникъ. Никто имъ не питается, кромѣ осла-кролика и побочнаго сына его, мула; но довѣряться ихъ вкусу нельзя, они ѣдятъ все, что имъ попадется: еловыя шишки, антрацитъ, мѣдные опилки, свинцовыя трубки, битыя бутылки, и все это такъ просто и съ такимъ аппетитомъ, какъ будто бы пообѣдали устрицами. Мулы, ослы и верблюды награждены такимъ аппетитомъ, что всякая ѣда ихъ насыщаетъ на малое время, но ничто не можетъ ихъ удовлетворить. Однажды въ Сиріи у главнаго источника Іордана, пока устраивали палатки, верблюдъ утащилъ мое пальто и сталъ разсматривать его со всѣхъ сторонъ, какъ бы критикуя или какъ бы желая сдѣлать себѣ такое; переставъ, однако, смотрѣть на него, какъ на предметъ одежды, онъ рѣшилъ, что это, должно быть, хорошая пища, всталъ на него одной ногой и началъ тщательно жевать рукавъ, открывая и закрывая при этомъ глаза, какъ бы предаваясь священнодѣйствію; видно было, что во всю жизнь ему не попадалось ничего вкуснѣе; потомъ раза два онъ чмокнулъ губами и потянулся за другимъ. Затѣмъ попробовалъ бархатный воротникъ и при этомъ такъ мило, съ такимъ довольнымъ видомъ усмѣхнулся, что легко было понять, что воротникъ составлялъ самую вкусную часть пальто; наконецъ, онъ принялся за фалды, въ карманахъ которыхъ быти пистоны, капсюли, леденцы отъ кашля и фиговая пастила изъ Константинополя. Тутъ выпала моя газетная статья, онъ набросился и на нее, но здѣсь, онъ вступалъ, по моему, на опасную почву; хотя онъ и пережевалъ нѣкоторую премудрость, но она довольно тяжело легла ему на желудокъ; по временамъ проглоченная имъ веселая шутка встряхивала его довольно сильно; я видѣлъ, что опасное время приближалось, но онъ не выпускалъ своей добычи и храбро и полный надежды смотрѣлъ на нее, пока не наткнулся на статьи, которыя даже и верблюдъ не могъ безнаказанно переварить. Его начало тошнить, съ трудомъ переводилъ онъ дыханіе, глаза его остановились, переднія ноги вытянулись, и спустя минуту онъ грохнулся на земь, коченѣя, и вскорѣ умеръ въ страшныхъ мученіяхъ. Я подошелъ и вынулъ манускриптъ изъ его рта и замѣтилъ, что чувствительное животное какъ разъ испустило духъ на одной изъ самыхъ скромныхъ и нѣжныхъ статей, какую я когда-либо преподносилъ довѣрчивой публикѣ.
