Уныло загремела цепью за соседским забором дворняга, яростно и громко запели коты. Наступила ночь. И Валентин заснул.
Юрка разбудил его под утро, когда только еще начинало светать. И утро не наступило, и ночь уже прошла. Темнота нехотя рассеивалась. И все окружающее проступало сквозь серые сумерки…
Июнь только начался, и вода была еще холодной. Но они привыкли: уже третий год начинали купаться в мае.
Стояли на берегу, поеживаясь от зябкой свежести. И медлили, прежде чем войти в воду.
— Зина очень на меня обиделась? — вдруг спросил Юрка
— Да вроде. — Неохота было об этом говорить.
Как только Тихонов напомнил о вчерашнем, Валька сразу почувствовал, что новый день наступил бесповоротно. Стоять теперь на берегу было как–то глупо, и он побрел по мелководью к омуту. Вода поднималась все выше, она словно одевала. Если всмотреться, то она слегка прогибалась вокруг него, а потом вновь опоясывала кольцом.
Валька нырнул. На самом деле вода не одевала, а раздевала. Она схватила холодом, и, вынырнув, он оттолкнулся от упругой поверхности, выбросившись чуть ли не по пояс, и с диким криком снова ушел в глубину. Снова вынырнул и так заколотил по воде, вздымая брызги, что чуть не отбил ладони. Юрка бесился рядом. Тоже что–то орал, откликалось эхо, и они подняли такой шум, словно пришел купаться целый взвод солдат, которых редко водят на реку.
Потом их подхватило течение, снесло за железнодорожный мост, и они выбрались на песок дикого пляжа.
— Я не думал, что так получится, — задумчиво проговорил Тихонов, стуча зубами от холода и пересыпая колючий песок из ладони в ладонь.
— Никто не знал, что так получится…
— Хочешь, я пойду извинюсь? — привстал Юрка. Он сказал это так, что согласись с ним — и помчится, не разбирая дороги.
— Не надо, сама придет, — сказал Валька и опять соврал: он хорошо помнил, что говорил Зине вчера вечером.
— А Славка–то как вчера злился! — вдруг засмеялся Юрка.
Валька вспомнил, какое было у Чумиция лицо, и тоже засмеялся. И все сразу встало на свое место. К черту всю эту муру! Они два товарища, два закадычных друга, сидят на песке и торжествуют победу над своим врагом.
— Знаешь, — вдруг сказал он, — а все–таки ты с Лелей больше не ходи.
— Почему? А–а… Из–за Зины…
— Не из–за Зины, а вообще!
— Так… Понятненько.
— Ну, ладно, — смутился Валька.
Все хорошо, все чудесно на свете! Что им еще нужно!
…Это было утро 3 июня 1941 года.
— Надень штаны! — крикнула мать.
— Не хочу.
Мишка Гапонов лежал на крыльце в одних трусах, положив под голову руку, и поеживался от утренней сырости. Солнце приятно пекло живот, но по спине бегали мурашки.
Сразу перед домом начинался луг, уходя далеко, до самого горизонта. По лугу вышагивали мачты высоковольтной линии. Она начиналась от ТЭЦ, которую давным–давно, еще в двадцатых, спроектировал иностранный инженер Лассон. Отец говорил, что это был одержимый человек. Однажды, когда тот сидел над проектом электростанции, на подоконник конторы вскочил петух и вскричал дурным голосом. Инженер отложил в сторону рейсфедер, стукнул петуха тяжелым пресс–папье и продолжал работать. Правда, потом ему пришлось за петуха заплатить. И Лассон заплатил, не моргнув глазом. Он еще тогда сказал, что у себя на родине не смог бы иметь такого удовольствия, там он был безработным.
На горизонте зеленое поле прерывалось черной линией оврага, а за ним находились невидимые отсюда торфяные карьеры — ТЭЦ работала на торфе. В овраг ребята ходили резать дудки, тут они разыскивали дикий лук и всякую вкусную траву. Среди дремучих зарослей бузины они соорудили шалаш, и Гапон любил целыми днями лежать в нем на сене и смотреть через прореху крыши на синее небо, похожее на море, по морю плавали облака — льдины. В шалаше пахло вялой травой и свежими огурцами. Здесь, в шалаше, ребята мечтали о путешествиях и рассказывали друг другу страшные истории. Чего только тут Гапон не наслышался! Он узнал, что во время грозы нельзя ходить по полю с лопатой на плече: шел однажды так человек — его и убило; и что если разозлить кошку, она может запросто загрызть человека; и что по парку, бывшему поповскому саду, ночью гуляют покойники.
Овраг был длинный — будь здоров, и там, где он кончался, за шатким деревянным мостиком, проходила железная дорога — сюда Мишке ходить не разрешалось. У водокачки останавливались пышущие паром паровозы и длинными шеренгами выстраивались щербатые товарные вагоны. Когда прибывал пассажирский, мальчишки выбегали на тропинку, ведущую в поселок, и приезжие отдавали им желтые и красные билеты. Эти разноцветные картонки потом выменивали друг у друга на рыболовные крючки, поплавки и трубки от школьных ручек. Из таких металлических трубок можно было стрелять кружками сырой картошки на приличное расстояние.
Послышался далекий гудок паровоза. «Спешу–у–у–у!..» — кричал паровоз. На крыльцо вышел отец. В руках у него была бритва, и с лица на деревянные ступеньки мягко шлепалась мыльная пена.
— Война, — растерянно сказал он.
А затем выскочила мать и закричала на Гапона не своим голосом:
— Надень штаны, кому я говорю!
Гапон влетел в комнату и быстро надел брюки, потому что встречать войну без штанов было просто нельзя. С сегодняшнего дня жизнь обещала быть особенно интересной.
По радио передавали выступление Молотова:
«…и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территорий…»
Потом местный узел каким–то очень бодрым голосом объявил, что надо сделать светомаскировку и заклеить бумагой, крест–накрест, окна на случай бомбежки. Всполошившись, мать сразу же полезла на табуретку завешивать окно одеялом, будто сейчас был вечер, а не день. В комнате сразу стало темно, как в погребе.
Потом что–то грохнуло, и опять засияло солнце. Одеяло упало — мать сидела на полу, растирала ушибленную ногу и плакала. Рядом валялась табуретка.
Это все малышня придумала, приятели Валькиного брата — семилетнего Шурика: один прикатил два велосипедных колеса с погнутыми спицами, другой приволок огромный ящик из–под конфет, третий принес несколько болтов и гаек, четвертый — клещи и молоток… А Гапон любезно предоставил под аэродром крышу своего сарая. Вчера по местному радио передавали, что рабочий Черненко из пригородного совхоза сдал в Фонд обороны сто тысяч из собственных трудовых сбережений на постройку истребителя. Поэтому самолет, который собирались построить ребята, был им нужен не просто так. Не для забавы. Надо сделать деревянный истребитель и пикировать на нем с крыши во двор, тогда можно добыть для обороны страны кучу денег. У них в городе живет много мальчишек. Пусть каждый из них прокатится хотя бы десять раз и заплатит хотя бы копеек двадцать за каждый рейс… По грубым подсчетам Шурика выходило, что на вырученные средства если даже и не на целый, то уж на половину–то настоящего истребителя денег хватит.
