За ее спиной появляется лысый пузатый мужичок:
— Да-да, конечно, проходите. Спасибо, что приехали. Ужасная история с этими часами, покойный батя мне бы не простил…
Прохожу в чисто убранную гостиную. Мебель старая, хоть и в прекрасном состоянии. Хозяйка подает чай, да не из пакетиков — разливает из фарфорового заварника. На столе — варенье и домашняя выпечка. Похоже, семья живет небогато, но с достоинством.
Подробно расспрашиваю о переезде, записываю адрес старой квартиры и контакты газелистов. Отвечает в основном хозяин, Елена Сергеевна больше молчит. Она выглядит спокойной, но я улавливаю некоторые признаки нервозности — например, она сильно сжимает пальцы, когда берет чайную ложку. Спрашиваю, когда Елена в последний раз видела пропажу; отвечая, женщина трогает подбородок. И при этом она сама же к нам обратилась… В глубине души никогда не доверял женщинам, которые пытаются быть слишком уж идеальными.
Когда хозяйка начинает собирать посуду, встаю, чтобы помочь, не обращая внимания на ее «да вы сидите, я сама». Выхожу за ней на кухню. Прикрываю дверь.
— А теперь, Елена Сергеевна, скажите как есть, — задаю вопрос особенным способом, — где на самом деле часы, и почему вы пытаетесь это от всех скрыть?
— В ломбарде на Кирова, 47, — ровно, без эмоций, как и все под действием моего Дара, отвечает хозяйка. — Моя дочь пыталась украсть помаду в магазине. Был скандал, задержание, вызов полиции, на камеру все попало. Мне позвонил полицейский, Жуков Владимир Евгеньевич, и сказал, что, если я ему не заплачу, на дочку заведут уголовное дело, а это пятно на биографии. Главное, чтобы муж не узнал, что его дочь выросла воровкой. Часы — всего лишь вещь, а ребенок — дело всей жизни… Поэтому я отнесла часы в ломбард, заплатила Жукову, а потом притворилась, что обнаружила пропажу. Даже нашла каких-то поисковиков по объявлению и для вида обратилась к ним, чтобы муж ничего не заподозрил.
Это мы, значит, какие-то поисковики по объявлению для вида… Жду с полминуты, но добавить Елене Сергеевне нечего. Она спокойно приступает к мытью посуды. Это нормально: по окончании воздействия люди не помнят, что они мне говорили и почему — вопрос и ответ ускользают из памяти. Не то что начисто стираются, скорее вытесняются другими мыслями, как сон через пару минут после пробуждения.
Говорю:
— Мне нужно сделать звонок. Позволите выйти на балкон?
— Пожалуйста…
На балконе с удовольствием вдыхаю свежий воздух — дневная жара наконец-то спала — и набираю Леху. Он у нас теперь ажно целый заместитель начальника отделения в составе городского Уголовного розыска.
— Саня, салют! Чего у тебя?
— У меня-то все нормалды. А вот в твоем хозяйстве крыса завелась, товарищ майор. Шантаж, вымогательство, злоупотребление полномочиями. Кровавых подробностей нать?
— Нать-нать!
Пять минут спустя Леха задумчиво произносит:
— Мерси за бдительность, гражданин. Давишь, давишь эту сволоту, а они все лезут…
— И деньги бы вернуть потерпевшей, причем сразу. Понимаю, что не по процедуре, но это моя клиентка.
— Понял, принял. Сегодня же этот таракан Жуков ей лично все привезет с глубочайшими извинениями. С прочим я разберусь. Бывай. Связь!
Леха вешает трубку. Остаюсь на пару минут на балконе, чтобы собраться с мыслями.
Что Леха во всем разберется, я не сомневаюсь. Не знаю, официальным путем он пойдет или решит вопрос по понятиям, но вымогателей и взяточников в полиции родного города он не потерпит. И раньше бы пошел с Лехой в разведку, а Одарение и последовавший за ним хаос вовсе превратили нас в одну команду. Я ведь как семнадцатого декабря к Лехе в отделение приехал, так и пахал там без продыху почти пять месяцев, вплоть до снятия режима чрезвычайной ситуации по стране. Указ о мобилизации граждан, обладающих полезным для органов защиты правопорядка Даром, вышел только двадцатого декабря, так что, по сути, я мобилизовался до официального объявления.
Первые месяцы после Одарения стали сущим адом. При помощи новообретенных Даров было совершено множество преступлений, против которых бессильны оказались и проверенные веками следственные методы, и уголовный кодекс, а иногда даже и внутренние войска. Массовые побеги из тюрем и психических лечебниц, исчезновения людей, вспышки насилия — шок от резкой перемены не прошел даром. Полиция сбивалась с ног, пытаясь восстановить порядок, и я счел правильным ей в этом помогать.
Однако задача преодоления хаоса оказалась не настолько безнадежной, как многие боялись поначалу. Кто или что бы ни послало нам Дары, у него было определенное представление о балансе. Например, те, кто излечивал себя от тяжелой болезни, не становились великими целителями — Дар действовал только на них самих. Но главное — никто не мог применять свою способность непрерывно. Причем чем сильнее воздействие на окружающую действительность, тем дольше период восстановления — молодежь прозвала его кулдауном, но я предпочитаю официальный термин. Для меня этот период составлял два часа и сорок семь минут с копейками. В самое напряженное время я даже спал по два с половиной часа, потом меня будили и просили задать очередной вопрос. Приходилось очень тщательно следить за формулировками, потому что у моего Дара есть еще одно ограничение: особенный вопрос можно задать конкретному человеку только один раз. При следующей попытке он просто услышит слова «скажи как есть», и никакого воздействия на его волю они не окажут.
Я своими глазами видел человека, Даром остановившего летящую в него пулю — но только одну. Вторая его благополучно убила.
Есть у Даров и другие ограничения: большинство из них действуют на небольшом, метр или два, расстоянии и в прямой видимости объекта. Плотная дверь уже вполне от них защищает. Некоторые воздействуют продолжительное время, но только если применяющие их остаются в сознании.
В основном я работал с теми, кого подозревали в общественно-опасных Дарах — в обиходе их прозвали темными. Например, выяснил правду у человека, который получил Дар убивать силой мысли — хотя только на расстоянии вытянутой руки. Какой у этого Дара период восстановления, мы так и не знаем — носитель ни разу его не применял. Убить и хотеть убить — разные вещи. Таких людей сперва сгоряча пытались изолировать от общества, но скоро просто начали ставить на особый учет. Закон, изменившись под новые реалии, по-прежнему карает тех, кто совершил преступление, а не тех, кто потенциально способен на него.
Постепенно шок схлынул, хаос удалось преодолеть, и жизнь вошла в колею. Через пять месяцев после Одарения объявили демобилизацию. Мне настойчиво предлагали остаться служить в полиции, однако жесткая субординация и бесконечная бумажная работа — не мое, так что я вежливо отказался. Начальство давить не решилось — вспомнило, наверно, что особенный вопрос я могу задать любому, и человек тут же о нем забудет. А диктофоны и камеры, кстати, отлично помнят. Не особо оказался удобен сотрудник, способный за две минуты состряпать компромат на любого, с кем заговорит…
После демобилизации я съездил на две недели в чудесный весенний Крым, а по возвращении порядка ради зашел на старую работу. Как мобилизованного, меня уволить не могли, и как героя мутного времени встретили довольно радушно. Однако сразу стало ясно, что места для меня здесь уже нет. Не в том дело, что технологии разработки ушли вперед — сразу после Одарения всем было не до них. Однако наша отрасль оказалась рекордсменом по проценту профессионально одаренных — что поделать, многие айтишники и правда любят свою работу. Младшие программисты в один день прокачались до уровня старших, некоторые уже успели стать системными архитекторами. Тем, кто семнадцатого декабря думал не о работе, остались разве что низшие звенья в пищевой цепочке.
О собственном бизнесе я подумывал давно, а сейчас звезды сошлись. Работая в полиции, я имел доступ к базам, где хранились сведения о выявленных у населения Дарах. Этим я цинично воспользовался, чтобы составить списки потенциальных сотрудников. Так я нашел Виталю и Ксюшу с их редкими Дарами. Мобилизационных выплат хватило на открытие своего дела — даже кредит не пришлось брать. Правда, до сих пор мы эти выплаты и тратим на текущие расходы. О прибыли пока говорить не приходится.
