— Ну что?
— Ириша, здравствуй, — раздался в трубке голос Софьи Яновны. — Все в порядке, доченька. Я была у тети, подарочек забрала. Тебя когда ждать-то?
Ирина Михайловна что-то говорила в трубку, а на сердце медленно отпускали тиски, нещадно давившие все это время. Значит, Монгол не успел… Ну что же, держись теперь, Валя…
Милиционер ввел Рыбника. Отсидевший более суток в камере, он осунулся еще больше, стало отечным лицо. По-видимому, эту ночь он совсем не спал. Бессмысленный взгляд время от времени пробуждался, и тогда начинали воровато бегать глаза.
Не поднимая головы от разложенных на столе бумаг, Нина Степановна кивнула Рыбнику, указывая на стул. Он осторожно присел на краешек, положил руки на край стола. Ногти на грязных пальцах были обкусаны. Минут пять в кабинете было тихо. Не выдержав молчания, он начал ерзать на стуле. Зашевелились его пухлые, покрытые рыжим волосом пальцы.
— Зачем вы пытались оклеветать Сербину? — спросила Гридунова.
— Я… Это она мне дала валюту.
— Ладно. Ну а где вы достали кожаный пиджак, который продали ей?
— В комиссионке, — не понимая, куда клонит Гридунова, быстро ответил он.
— Когда?
— Когда?.. Ну-у… с месяц назад.
— Проверим. — Нина Степановна достала телефонный справочник, набрала нужный номер. — Магазин? Вас беспокоит старший инспектор ОБХСС Гридунова. К вам поступал на комиссию с месяц назад новый пиджак из черной лайки? Не было такого? Ну спасибо. — Нина Степановна медленно положила трубку на аппарат, выжидающе посмотрела на Рыбника. — Что скажете, Эдуард Самуилович?
Сжавшийся на стуле Рыбник закусил губу, ладонью вытер выступившую на лбу испарину.
— Я не помню, где его купил.
Он молча опустил голову.
— Волнуетесь? — участливо спросила Гридунова. Рыбник судорожно сглотнул, молча кивнул головой.
— Боитесь, что я узнаю про Лисицкую? — четко разделяя слова, спросила Нина Степановна.
— Нет, нет! — По его лицу прошла судорога. — Нет. Она здесь ни при чем.
— Это она вам расписала курс валюты?
— Нет, — заторопился Рыбник. — Я нашел… Вместе с кошельком.
— Не понимаю, почему вы ее покрываете? — пожав плечами, сказала Нина Степановна. — Вы знаете, что вам грозит лишение свободы?
— Н-нет, — заикаясь, ответил Рыбник и, судорожно сглотнув, добавил; — Я готов понести наказание, только Ирину не трогайте.
Нина Степановна откинулась на спинку стула, внимательно посмотрела на Рыбника. Начинающий лысеть, рыхлый, с обкусанными ногтями на грязных пальцах, он теперь выглядел в несколько ином свете. То, что он не покажет на Лисицкую, было совершенно ясно без слов, требовался другой подход. Даже если выбить его доводы и лазейки, он наглухо закроется и будет твердить одно: «Я готов понести наказание».
— Вы ее любите?
Рыбник вскинул глаза. Словно не понимая вопроса, замигал рыжими ресницами.
— Люблю?.. Да. Очень.
— Вы из-за нее с женой развелись?
Он молча кивнул.
— М-да… Эдуард Самуилович, а все-таки скажите, зачем вы пытались оклеветать Сербину?
Рыбник неожиданно вскинулся, его глаза загорелись сухим блеском. Он судорожно сжал пальцы в кулак.
— Я ненавижу! Ненавижу ее. Их всех! Это они… отрывают Ирину от меня. Они таскают ее с собой по ресторанам. Я проследил. Я все выследил.
— Но ведь Сербина давно отошла от Лисицкой.
— Ну и что?! Все равно.
— Эдуард Самуилович, а у Ирины Михайловны есть еще подруги? Ну-у, наподобие Сербиной, — осторожно спросила Гридунова.
— Есть?.. — Рыбник криво усмехнулся. — Табуном вьются вокруг нее. Одной достань то, другой это.
— Вы бы не могли назвать их?
— С радостью. — Он в возбуждении закусил губу, его глаза мстительно блеснули. — Лариса Миляева, Альбина… как ее…
— А блондинок среди них нет, лет тридцати?
— Блондинок?.. — Рыбник задумался, покачал головой. — Вроде бы нет. Лариска одна. Но ей до тридцати еще далеко.
В тех же стоптанных туфлях и стареньком платье Лариса постучалась в дверь комнаты, куда ее попросил прийти следователь Лукьянов, который вел дело Корякина. Вчера вечером он позвонил ей домой и, сказав, что требуется ее подпись под протоколом, попросил быть в десять утра. Успокоившаяся за последнее время, Лариса все же сочла нужным размочалить прическу и вытащить на свет божий спасшее ее в прошлый раз тряпье.
Следователь положил на стол протокол ее первого допроса, на котором действительно не было подписи, сказал, чтобы она внимательно прочла его и расписалась, и вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой.
…Гридунова подвела Рыбника к двери. Он остолбенело остановился при виде склонившейся над протоколом Миляевой.
— Что, вам знакома, эта девушка? — спросила, тихо.
— Знакома?.. Стервы кусок. Чего это она так вырядилась? — удивился Рыбник. — Прямо-таки сирота казанская.
«Растяпа… Обвести вокруг пальца. — Нина Степановна сморщилась, как от зубной боли. — Как же это я?..» — Спросила для успокоения совести:
— А что, обычно она выглядит иначе?
— О чем вы говорите! — возмутился Рыбник. — Она же парикмахер. На ней всегда прекрасная укладка. А с заграничными шмотками она, по-моему, даже ночью не расстается.
— Ясно. Ну, спасибо, Эдуард Самуилович. Вас сейчас проводят ко мне в кабинет, обождите меня там.
В это время Миляева дочитала протокол, виновато улыбаясь, спросила появившегося на пороге следователя:
— Где расписаться?
— Вот здесь.
Тихо вошла Гридунова, кивнув Лукьянову, села напротив Миляевой, внимательно осмотрела ее. «Ишь ты! — удивилась она. — Хоть мордашка и приятная, но интеллект… Интересно, куда бы тебя отнес Ломброзо? Явно-о, явно недоразвитый тип. А как провела! Ишь ты! Интересно, кто же за твоей спиной стоит, девочка?»
Почувствовав на себе взгляд, Лариса подняла голову, улыбнулась искательно.
— Здравствуйте. — Она развела руками. — Вот… Опять меня вызвали. — Помолчав, добавила: — Парень тот напутал что-то, а меня…
«Ишь ты! Пастушка-простушка… Парень напутал…» Нина Степановна взяла протокол, пробежав глазами титульный лист, спросила:
— Вы же парикмахер, Лариса?
— Да. — Обрадовавшись перемене разговора, Миляева закивала головой. — Меня даже на дом приглашают.
— Почему же вы ходите в таком виде?
Миляева сжалась, в ее глазах промелькнул страх.
— Я… Понимаете… ребенок маленький. Сережа. Для себя времени не хватает…
— Нехорошо, нехорошо, — дружески пожурила ее Гридунова. — Одеваться надо получше. Поди, не бедно живем, а?
