Парусов больше не ставили. «Лолита» бежала, чуть вздрагивая, по вечернему океану. Конец дня ознаменовался необыкновенным закатом. Огромное малиновое солнце, как всегда, торжественно опустилось в розовую воду, прошло несколько секунд и оттуда, где спряталось солнце, ударили в него столбы пламени, будто светило взорвалось или упало в расплавленную лаву и брызги ее взлетели на сотни километров. Огненные языки превратились в перья гигантских страусов и растаяли, оставив после себя серебристый пепел, а из-за горизонта уже поднимался золотой город невиданной архитектуры, с дворцами, башнями, мостами.
Я заметил, что закатом невольно залюбовались все, кто был на палубе.
– Хорошо! Красота! – проникновенно сказал Ван Фу.- Почему его так? А?
Я не знал почему и только пожал плечами. Кок многозначительно усмехнулся:
– Никому ни знай, только я знай. Там, на небе, кок тоже ужин богу готовит…
Между тем город расплавился и образовал горный кряж из кармина и золота, а из-за гор волнами поднимался сиренево-серый занавес. Казалось, что этот гигантский занавес что-то закрывает, наверное, самое чудесное, что создало солнце на прощанье. И действительно, занавес тяжелыми складками упал на горы, открыв повисший в небе атолл. Сиреневые пальмы на перламутровой раковине. И атолл растаял, оставив алмазную пыль.
На небе уже загорались первые звезды, оно темнело, приобретая бархатистый оттенок. Все больше звезд, все темнее небо, и вот уже ночь погасила последнюю искорку света там, где только что буйствовали краски заката.
– Фо-му, ужин неси давай! – Голос кока оторвал меня от созерцания качающегося над головой неба.
Когда я принес ужин в капитанскую каюту, то Симада-сан, сидя за столом, неторопливо разглаживал доллары, фунты стерлингов, иены, франки и раскладывал их в разные кучки. Он улыбался, скаля крупные золотые зубы, и что-то бормотал себе под нос. Ласковый Питер, бледный, осунувшийся, как после болезни, нервно грыз потухшую сигару и с плохо скрываемой ненавистью следил за толстыми пальцами японца.
Увидав меня, он скривил в улыбке тонкие губы.
– Поздравляю. Теперь твоим хозяином опять стала эта желтая обезьяна. Он убил мою карту двадцать раз подряд. Ты не находишь, что твой новый хозяин шулер? Как я не завидую тебе, Фома!
Не ответив, я стал хватать с подноса и расставлять по столу, свободному от денег, принесенные блюда, чтобы поскорей вырваться из каюты.
Симада-сан поднял голову и сказал на довольно чистом немецком языке, обращаясь ко мне:
– Бой! Твой бывший хозяин настолько взволнован проигрышем, что высказывает вслух недозрелые мысли. Нам остается только сожалеть об этом.
Ласковый Питер, выронив изо рта сигару и сосредоточенно помолчав, промямлил:
– Я не предполагал, что вы так хорошо знаете мой язык.
– Что вы, совсем плохо. Но не настолько, чтобы не понять, когда меня оскорбляют.
– Должен заметить, что нечестно скрывать знание языка от друга.
– Так же, как говорить гадости о друге, думая, что он не понимает, о чем идет речь. Тем более о хозяине дома, чьим гостеприимством друг пользуется…
Я не стал дожидаться конца ссоры, опрометью бросился вон из каюты.
Ночь мы с Жаком провели на баке, расстелив на палубе два матраса, набитые пробковой крошкой. В кубрике было душно, и почти все матросы вышли на палубу, так что на нас никто не обратил внимания. К счастью, рядом с нами разлегся негр, с трудом говоривший на пиратском жаргоне, так что нам с Жаком удалось излить друг перед другом душу. Жак пришел к выводу, что, видимо, он поставил на мину плохой запал и надо раздобыть другую мину. Если завтра его назначат на работу в первый трюм, где лежат боеприпасы, то он попытается стянуть еще одну мину. Мы оба пожалели, что на атолле не припрятали вторую мину.
– Я растерялся, когда заметил, что ты все видишь,- сказал Жак.- Трудно сразу довериться незнакомому человеку. Завтра я попытаюсь, ждать больше нельзя. Рулевой сказал, что мы должны встретить «Мельбурн» – австралийский транспорт. Надо не допустить встречу. Я, кажется, понял, как теперь надо устанавливать взрыватель.
– Как же мы ее поставим на ходу?
– Так же, как они поставили в джонку. Я брошу ее в водяную цистерну.
О ссоре в салоне он заметил:
– Подрались два шакала. Очень хорошо! Вражда в лагере врага всегда на пользу. Ты не огорчайся, что перешел опять в руки японца, скоро мы будем свободны. Даже если мы вместе с пиратами высадимся на остров или нас подберут, что мало вероятно, и доставят в один из портов, то мы убежим вдвоем. Но скорее всего, нам придется добираться вплавь, вокруг довольно много мелких островов…
Поведение кока его вначале насторожило, затем он сказал:
– Ван Фу хороший человек. Он не выдаст.
– А если?
– Прошло уже больше семи часов. Предатель так долго не раздумывает. Нам надо выспаться, скоро полночь, а завтра у нас должно быть много сил.
Пошла крупная зыбь. В темноте вспыхивали барашки на гребнях волн. Нос «Лолиты» высоко взлетал и гулко шлепался, подымая фонтаны брызг.- Ночь была жаркая и душная, только приятно освежал «душ». Я стал думать о стае акул, которые, наверное, и сейчас плывут возле борта. Неприятная штука – полететь за борт в кромешной тьме, вдали от земли. Жак думал о том же, потому что толкнул меня в бок и сунул в руку пакетик, на ощупь – из прорезиненной ткани.
– От акул, отпугивающее средство. Надо потянуть за тросик… Надень на шею.
Сон долго не приходил. Качка усилилась. Казалось, что низкое небо мечется над головой, стряхивая в океан звезды.
Утром я принес завтрак в салон капитана. Ласковый Питер находился там. Мрачный, с отекшим лицом, в одних трусах, он сидел на ковре и раскладывал пасьянс. Он даже не поднял головы при моем появлении, а продолжал сосредоточенно раскладывать карты на черном ковре с красным узором. Капитан Симада стоял, заложив руки за спину, и глядел в большой открытый иллюминатор. Играла музыка. Она лилась из резного ящика, стоявшего возле буфета. У меня защипало в глазах: какой-то, наверное знаменитый, пианист исполнял любимый папин этюд Рахманинова.
Симада повернулся ко мне, спросил:
– Ты любишь музыку?
– Да.
– Очень любишь?
– Очень.
– Постой. Не надо спешить.- Он смотрел на меня почти добрыми глазами.- Тебе нравится у нас?
– Ничего…
– Вижу, не нравится. Напрасно. Человек твоего склада должен любить войну. Только война возвышает человека над жалким миром посредственностей. Ты еще полюбишь «Лолиту» и нас – рыцарей моря.
– Вас называют также пиратами,- выпалил я и испугался своей ненужной резкости. Чего я этим мог добиться? Ареста? Меня могли посадить в карцер на корме или бросить в канатный ящик и забыть там. Когда отдадут якорь, меня разорвет цепью на куски. Таких ужасов я наслышался на «Орионе».
