Томас и Жером не переносили друг друга с детства. Они дрались, как бойцовские петухи, грызлись, как две собаки. Обладая разным телосложением, они оба были крепкими малыми, и их бои длились до тех пор, пока противникам доставало силы. Впрочем, может быть, эта неприязнь больше основывалась на физическом различии, чем на несходстве характеров. Томас был низенький, рыжий, коренастый. Жером — высокий, стройный брюнет. Томас слегка косил, и никто не назвал бы его красивым. У Жерома был прямой взгляд, и он был скорее красив, чем некрасив. Томас был влюблен в мою бабушку, но ее пленил ясный открытый взгляд Жерома, за которого она и вышла замуж.
Все эти и множество других обстоятельств породили между Томасом и Жеромом настоящую вражду. То ли хорошее образование, то ли просто случайность дали деду преимущество над соперником. Устав наконец от давившего превосходства врага, Томас уехал из тех мест. Он стал лесником в Люксембурге, как раз в наших краях. Но злой рок рассудил иначе. Сеньор, у которого он служил в этом качестве, умер. На беду, один из товарищей написал ему, что у епископа освободилась должность, похожая на ту, что он потерял. Попросив себе это место, он получил его и вернулся к Франшимон, который, может, вы знаете, а может, и нет, находится недалеко от Тэса. Таким образом, Жером и Томас оказались соседями.
Вы узнаете позже, угасла ли ненависть в сердце моего деда. Однако, думается, что уже сейчас, не опасаясь повредить занимательности истории, я могу сказать, что она укоренилась сильнее прежнего в сердце Томаса Пише. Поэтому, узнав из разговоров, что дедушка стал таким же знатным охотником, как покойный Немрод, и что, захваченный необузданной страстью к охоте, он почти всегда смотрит сквозь пальцы на рвы и межевые столбы, обозначающие конец общинных владений и начало земель сеньоров, Томас Пише пообещал себе, что при первой же возможности, предоставленной ему дедом, он докажет, что, если гора с горою по сходятся, то человек с человеком сойдутся.
Дедушка об этом не знал. Возвращение Томаса Пише сильно его раздосадовало, однако, в конечном счете, он был добрым малым. Как–то, сидя за бутылкой славного вина, он увидел проходившего мимо Томаса. Дедушка встал из–за стола и, сделав несколько шагов к двери, позвал:
— Эй, Томас!
Томас обернулся и стал смертельно–бледен.
— Что? — спросил он.
Жером вернулся к столу, налил два стакана и с вином в руках подошел к двери.
— Душа не просит, Томас? — спросил он.
Но Томас отрицательно покачал головой:
— Не с тобой, Жером.
И вышел.
Дедушка вернулся на место, выпил один за другим оба стакана и промолвил:
— Это плохо кончится, Томас. Ото плохо кончится!
Бедный дедушка! Он и не подозревал, как близок был к истине.
Понятно, что при таком умонастроении двух человек, один из которых охотник, а другой — егерь, катастрофа неминуема. Таково было всеобщее мнение.
И катастрофа не заставила себя ждать.
Мы говорили, что благодаря симпатиям лесничих льежского епископа и местных сеньоров все мелкие провинности сходили дедушке с рук.
Однако от этой безнаказанности он так осмелел, что уже не ограничивался вторжением в окраинные поместья и княжеские угодья, когда туда бежали его собаки. Бывало и так, что, не поймав ничего в общинном лесу, он дерзко гнал дичь по владениям епископа, находя какое–то злорадное удовольствие в том, чтобы бросить вызов и светской, и духовной власти высочайшего прелата. Сами понимаете, это но могло так продолжаться.
Однажды епископ охотился с молодыми сеньорами и красивыми дамами в местах, которые называют Франшимонские барьеры, — надо сказать, льежские епископы всегда отличались любовью к светским развлечениям. Несмотря на прекрасную компанию, а может быть, из–за прекрасной компании, в которой он оказался, Его Светлость был в отвратительном настроении.
Обстоятельства, как мы увидим дальше, были по лучше настроения. Трижды за утро его собаки сбились со следа. Первый раз со следа одного оленя на след другого. Второй раз — на след лани. И наконец — бывают же несчастливые дни — они дали лани ускользнуть.
Несолоно хлебавши, протрубили отступление, и епископ, обещавший друзьям настоящую охоту с улюлюканьем, был вне себя. Но не успели натянуть поводья, как дорожку, по которой ехали, повесив носы, разочарованные охотники, перескочил красавец олень.
— Монсеньор! — крикнула одна из дам, успокаивая голосом и рукой лошадь, вставшую от неожиданности на дыбы. — Посмотрите, можно подумать, за оленем кто–то гонится.
— Клянусь Святым Юбером, мадам, — ответил епископ, — вы не только прекрасная наездница — любая другая на вашем месте была бы выбита из седла таким скачком, — вы еще и ловкий охотник. Шампанец, взгляни, не наш ли это олень.
Доезжачий, которого окликнул епископ, соединял попарно собак. Он позвал одного из своих товарищей, передал ему поводки и склонился над свежим следом зверя.
— Да, сударь, — сказал он. — Ей–Богу, это тот самый.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Я уже обращал внимание Вашего Преосвященства, что у него сбито копытце. Посмотрите сами.
Епископ направил лошадь к указанному месту и наклонился, чтобы рассмотреть олений след. Все верно.
Вдруг он поднял голову и прислушался.
— Шампанец, оленя кто–то травит!
В самом деле, с ветром до охотничьего отряда донесся отдаленный лай собак.
— Это наши собаки брешут, — сказал какой–то новичок.
— Нет, — отозвался епископ. — Так лают собаки, когда гонят зверя. Это ясно, черт побери!
Доезжачие прислушались л многозначительно переглянулись.
— Что? — спросил епископ.
— Правда, это не пустая собачья брехня. Они заливаются вовсю.
— Чьи это собаки? — вскричал епископ, побледнев от гнева.
Все притихли.
— Черт побери! — взорвался он, видя, что ему не отвечают. — Интересно знать, кто себе позволяет охотиться в моих уделах? Впрочем, сейчас увидим. Туда, где прошел олень, прибегут собаки.
Затем он заметил движение среди егерей: один из друзей моего деда хотел было улизнуть в лес.
— Всем стоять! — приказал епископ, нахмурив брови.
Все замерли и стали ждать.
— Вы уже догадались, господа, — сказал трактирщик, прерывая рассказ, — что оленя, след которого потеряли собаки епископа, гнали теперь собаки моего деда?
— Да, уж на это нам ума хватило, — ответил Этцель. — Продолжайте, милейший.
— Скажем несколько слов о дедушкиных собаках — им предстоит сыграть большую роль в истории, которую я имею честь вам рассказать.
Это были великолепные, славные собаки, каждая — на вес золота. Черные как смоль, с огненно–рыжими грудью и животом, поджарые, тонконогие, с жесткой волчьей шерстью. Они могли гнать зверя — зайца, лань, оленя — восемь, десять часов подряд. В хорошую погоду они не ошибались никогда. Если след был свежим, они были так собранны, что вчетвером могли бы поместиться на этом столе. В общем, чудо, а не собаки. Таких, если они еще встречаются, и вам желаю, господа. Вскоре они появились и, ничуть не тушуясь епископа, его своры и всей компании, выскочили из лесной поросли на дорогу, обнюхали олений след и, лая еще яростнее, бросились в лесосеку напротив.
