Из дверей спальни появился доктор Карл Мосс, посылавший проклятия в мой адрес, – у дверей его кабинета давно томился в ожидании целый отряд ипохондриков. Сладковатый запах его одеколона сшибал меня с ног. Остатками сознания я пытался переварить его слова и потом услышал свой голос, спрашивающий, сколько времени понадобится Мерле, чтобы окончательно прийти в себя.
– Это зависит от того, что именно вы имеете в виду под словами «окончательно прийти в себя». У нее всегда будут нервы не в порядке, а животные инстинкты слабо выражены. Она всегда будет дышать редко и пахнуть снегом. Из нее бы получилась отличная монашка. Религиозные мечтания с их ограниченностью, стилизованными эмоциями и суровой целомудренностью были бы для нее спасением. В ином случае она, вероятно, превратится в одну из тех старых дев с кислыми физиономиями, что сидят в общественных библиотеках и ставят штемпели в книжках.
– Она не так безнадежна, – сказал я, но он просто улыбнулся своей мудрой иудейской улыбкой и вышел в дверь. – И вообще, откуда вам известно, что они старые девы, – добавил я, обращаясь к закрытой двери.
Я закурил и подошел к окну. Вскоре в комнату вошла Мерле и остановилась, глядя на меня запавшими глазами. И на бледном сосредоточенном личике ее не было никакой косметики – кроме губной помады.
– Подрумяньтесь немного, – сказал я. – Вы похожи на Снегурочку после бессонной ночи.
Она вышла в спальню и подрумянилась. Вернувшись в гостиную, она взглянула на багаж и мягко сказала:
– Лесли дал мне два своих чемодана.
– Да. Я осмотрел ее. Она выглядела очень мило. На ней были рыжие брюки с высоким поясом, бело-коричневая рубашка и оранжевый шарфик. Она была без очков. Ее огромные ясные синие глаза казались еще немного сонными, – но не больше чем можно было ожидать. Волосы ее были туго зачесаны назад, и тут уж я ничего не мог поделать.
– Я доставляю вам так много хлопот, – сказала она. – Ужасно стыдно.
– Чепуха. Я говорил с вашими родителями. Они до смерти рады. Они видели вас только два раза за восемь лет и думали, что уже потеряли вас.
– Я буду рада повидать их, – сказала она. – Очень мило со стороны миссис Мердок отпустить меня. Она никогда не могла долго обходиться без меня.
– Если нам есть о чем поговорить, – сказал я, – или если вы хотите что-нибудь сообщить мне, давайте сделаем это сейчас. Я не хочу ехать через все Штаты с нервным расстройством на переднем сиденье.
Она покусала костяшку пальца и два раза быстро взглянула на меня.
– Вчера вечером… – она осеклась и покраснела.
– Давайте используем еще немного старого пороху. Вчера вечером вы сообщили мне, что убили Ваньера. А потом сказали, что не убивали. Я это знаю. Все в порядке.
Она опустила руку и посмотрела на меня серьезно и без всякого напряжения.
– Ваньер был мертв задолго до того, как там появились вы. Вы пришли к нему, чтобы отдать деньги за миссис Мердок.
– Нет… за себя, – сказала она. – Хотя, деньги, конечно, платила миссис Мердок. Я должна ей больше, чем смогу отдать когда-нибудь. Конечно, она платит мне не так уж много, но это не…
– То, что она платит вам за работу не так уж много, очень для нее характерно, – грубо прервал ее я. – И то, что вы должны ей больше, чем сможете отдать когда-нибудь, скорей, правда, чем поэзия. Как бы то ни было, все это теперь неважно. Ваньер покончил жизнь самоубийством. Это скучно и окончательно. А все ваше поведение – в той или иной степени игра. С вами случился нервный шок, когда вы увидели в зеркале его оскал, и этот шок вызвал воспоминание о другом, давнем потрясении – и вы просто инсценировали ситуацию по своему странному обыкновению.
Она застенчиво посмотрела на меня и кивнула медно-золотистой головкой, как бы соглашаясь.
– И вы не выталкивали из окна Гораса Брайта, – добавил я.
Ее лицо передернулось и страшно побледнело.
– Я… я… – Она зажала рукой рот и потрясенно уставилась на меня.
– Я не говорил ничего, если бы доктор Мосс не уверил меня, что это не повредит вам, и мы можем разобраться во всем прямо сейчас. Наверное, вы действительно верите, что убили Брайта. У вас был и мотив, и возможность, и, может быть, на какую-то долю секунды у вас был порыв воспользоваться этой возможностью. Но не в вашем это характере. В последний момент что-то произошло, и вы потеряли сознание. Он действительно выпал из окна, но вытолкнули его не вы. Вас заставили поверить в вашу виновность. Это было сделано расчетливо, осторожно, с той спокойной жестокостью, какая может быть свойственна только определенного рода женщине по отношению к другой женщине. При виде миссис Мердок сейчас вряд ли может прийти в голову мысль о ревности – но это могло быть мотивом. У нее был и лучший мотив – пятьдесят тысяч долларов страховки, все, что осталось от потерянного состояния. Она любит своего сына странной, дикой, властной любовью, характерной для таких женщин. Она холодна, зла, беспринципна; и он использовала вас без всякого сострадания и жалости, как страховку на случай, если Ваньер когда-нибудь заговорит. Вы были для нее просто козлом отпущения. Если вы хотите изменить эту серую, лишенную страстей жизнь, которую вы влачите, вы должны понять все и поверить мне. Это трудно, я знаю.
– Это абсолютно невозможно, – спокойно сказала Мерле, глядя на кончик моего носа. – Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне. Это правда, я не очень хорошо все помню… но вы не должны говорить о людях такие ужасные вещи.
Я достал конверт, который нашел у Ваньера. Две фотографии и негатив. Я подошел к ней и положил снимок ей на колени.
– О'кей, посмотрите вот это. Ваньер снял это с противоположной стороны улицы.
Она взяла снимок.
– Как, это же мистер Брайт, – сказала она. – Не очень удачная фотография, правда? А это миссис Мердок – тогда она была миссис Брайт – прямо за ним. Мистер Брайт, кажется, очень рассержен. – Мерле подняла глаза и посмотрела на меня с каким-то тихим любопытством.
– Если он здесь кажется рассерженным, – сказал я, то посмотрели бы вы на него несколькими секундами позже, когда он шлепнулся.
– Когда он – что?
– Посмотрите же, – сказал я с ноткой отчаяния в голосе. – На этой фотографии заснята миссис Элизабет Брайт Мердок, выпихивающая своего первого мужа из окна офиса. Он падает. Посмотрите на положение его рук. Он визжит от ужаса. Она стоит за ним, и ее лицо искажено ненавистью – или чем-то вроде того. Вы что, не понимаете? Именно это доказательство Ваньер и держал у себя все эти годы. Мердоки никогда не видели этого снимка и никогда по-настоящему не верили в его существование. Но он существовал. Я нашел его вчера, благодаря такой же чистой случайности, как та, благодаря которой его удалось сделать. Это можно расценить просто как торжество справедливости. Вы понимаете?
Мерле еще раз посмотрела на фотографию и отложила ее в сторону.
– Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне, – сказала она.
– Она сделала из вас козла отпущения, – скзал я неестественно спокойным голосом, как режиссер на скверной репетиции. – Она хитрая, жестокая, хладнокровная особа. Я отдам ей снимок. Я очень хотел бы отдать ей снимок в комплекте с крупнокалиберным ружьем на слонов. От этого меня удерживает только мое хорошее воспитание.
– Да, – сказала Мерле. – Это так. – И я видел, что она слышит только каждое третье слово и услышанному не верит. – Вы никогда не должны показывать это миссис Мердок. Это страшно огорчит ее.
Я взял фотографию, разорвал ее на мелкие клочки и выбросил в мусорную корзинку.
– Может быть, вы когда-нибудь пожалеете о том, что я это сделал. – Но о том, что у меня есть негатив и еще один снимок, я умолчал. – Может быть, однажды ночью – три месяца… три года спустя – вы проснетесь и поймете, что я говорил вам правду. И, может быть, тогда вам захочется взглянуть на фотографию еще раз. Но я могу и ошибаться. Может быть, вас как раз очень разочарует тот факт, что вы никого не убивали. Это мило. В любом случае это очень мило. Теперь мы спускаемся вниз, садимся в машину и едем в Вичиту навестить ваших родителей. Не думаю, что вы вернетесь к миссис Мердок, но я и здесь могу заблуждаться. И больше об этом мы говорить не будем. Никогда.
– У меня нет денег, – сказала Мерле.
– У вас есть пятьсот долларов, которые послала вам миссис Мердок. Они у меня в кармане.
– Это ужасно мило с ее стороны, – сказала Мерле.
– О-о, дьявольщина, – простонал я и вышел в кухню хватить полстаканчика перед отъездом.
Мне не полегчало. Мне просто захотелось вскарабкаться по стене и прогрызть себе выход в потолке.
Я отсутствовал десять дней. Родители Мерле были робкие, добрые, спокойные люди, жившие в старом домике на тихой тенистой улочке. Они поплакали, когда я рассказал им ту часть истории, которую им можно было знать. Они сказали, что рады возвращению дочери, что будут заботиться о ней, и сильно винили себя во всем – и я не мешал им это делать.
