пострашнее, чем они сами иногда применяли к людям.
Хотя ирландец под номером «девять» был человеком крепким, он первым потерял сознание, причем еще до привала. И отчасти в этом был виноват Бруно Серафиан. Девятый, согласно расстановке, должен был шагать в восточном направлении, туда, откуда всходило солнце, и оно в течение нескольких часов било прямо ему в глаза. К тому же он был светлокожим и голубоглазым. Солнечные лучи, отражаясь от песка, сожгли кожу очень быстро, а темные очки не защищали глаза.
«Тот, кому солнце светит в спину, может выжить в пустыне. Тот, кому солнце светит в грудь, – всегда гибнет» – еще одна древняя заповедь бедуинов. Если кто был глух к ней, его настигала быстрая смерть. Девятого никто не предупреждал, что в пустыне ни в коем случае нельзя идти лицом к солнцу, и к полудню мир для него будет покрыт туманной пеленой.
– Я Девятый! – хрипло выдавил он в микрофон, чувствуя, что сейчас отрубится. – Мне нужна помощь!
– Что за помощь? – тут же задал вопрос Механик.
– Хоть какая-нибудь… – произнес Девятый, едва разлепляя губы. – Это проклятое солнце выжгло мне глаза.
Бруно Серафиан чертыхнулся. Он провел немало дней под ливнем из расплавленного свинца, анализировал промахи и всегда тщательно планировал операции, даже самые рутинные. Эта операция казалась простой – уж его-то группа как-нибудь справится с двумя мужчинами-туарегами. Но изначально все пошло не так. Получалось, что годами накапливавшийся опыт, в том числе опыт африканский, не пригодился. Чад? Пустыни Чада, где он сражался, сражался, были почти что цветущими садами по сравнению с Тенере, адским уголком Сахары.
Предположительно, до пещеры, в которой скрывали заложников и которую еще нужно было найти, от места высадки – не более шести километров, но в пересохшем рту уже начал появляться знакомый металлический привкус поражения. Механику казалось, что ему противостоит не природа, не люди, а какая-то непонятная высшая сила, против которой он ничто.
Речь шла не о солнце, не о жажде и даже не о пулях, что могут полететь из засады. Аллах или какой-то другой бог сделал эту местность недоступной, продемонстрировав тем самым свою власть сомневающимся. А посему и сам Механик, и его псы напоминали жалких муравьев, которые отважились напасть на гигантского тираннозавра.
– Нам всем нужна помощь, – наконец проговорил он в микрофон, обращаясь скорее к себе. – Любая помощь.
* * *
Гасель Сайях открыл глаза, оценил, на какой высоте кружат стервятники, и решил, что настал момент покинуть свое убежище в тени каменистого выступа, чтобы взобраться повыше, откуда открывался хороший обзор.
Как он и предполагал, его враги тоже начали шевелиться и, кажется, пытались изменить тактику.
На сей раз половина наемников двигалась на север, а половина – на юг, образуя два плотных фланга.
Он понаблюдал за ними через телескопический прицел винтовки Нене Дюпре и, не сдержавшись, удовлетворенно улыбнулся.
Солнце и ветер жестоко потрепали вояк. Даже с такого расстояния было заметно, насколько они деморализованы. Уверенность ночного продвижения уступила место вялости. Мужчины в пропотевших комбинезонах еле шли. Казалось, к их ногам привязаны тяжелые гири.
Главный союзник туарегов – пустыня – выиграла свой первый бой.
Самой лучшей тактикой для братьев Сайяхов была та, при которой можно было бы избежать открытых столкновений. Все, что от них требовалось, – наносить неожиданные короткие удары, а остальное предоставить беспощадной стихии, способной до крайности измотать противника.
И тем не менее Гасель очень четко представлял, что война пока еще вовсе не выиграна – в любую минуту от «французов» было можно ожидать чего угодно. Неслучайно они поменяли тактику. Обнадеживало только то, что при любой тактике солнце оставалось солнцем, песок – песком, а скалы – скалами.
Каждый новый шаг давался этим людям с трудом, у каждого, был уверен Сайях, мозг кипел, готовый вот-вот взорваться, каждый боялся умереть от обезвоживания и не получить помощь товарищей.
Большинство этих людей родилось в местах с умеренным климатом, и пустыня всегда будет для них испытанием. В самом сердце Тенере каждая капля пота ценилась почти так же, как капля крови, а пот лил с них ручьями. Даже не двигаясь, они ежедневно теряют до восьми литров пота, а при ходьбе – вдвое больше, и, если не удастся восполнить хотя бы половину потерянного, навалится усталость, появится раздражительность, повысится температура. Поверхностный слой кожи приобретет плотность пергамента. При обнаружении этого возникнет приступ паники, так как наемники не могли не знать, что это являлось первым шагом к почечной недостаточности. А еще сердце, которое на жаре бьется как сумасшедшее где-то в горле…
Вскоре раздался условный зов, и на отдаленном скальном выступе возникла фигура Сулеймана.
Гасель снял тюрбан и подбросил высоко в воздух. Это являлось сигналом, что они должны встретиться на полпути, и спустя полчаса братья, сидя рядом, уже спокойно пили чай, будто ничего такого в ближайших ста километрах не происходило.
– Есть кое-что, чего я не понимаю… – растерянно произнес Сулейман, когда они закончили обмениваться впечатлениями по поводу событий дня. – Зачем они убили этого мальчишку?
– Я тоже не могу себе этого объяснить, – вынужден был признаться брат. – Согласен, что в темноте могли выстрелить по ошибке, но не укладывается в голове, что окончательно с ним расправились при свете солнца.
– Думаешь, что он был тяжело ранен?
– Нет, не думаю. Он разговаривал вполне нормально, и вдруг тот, кто у них, кажется, главный, выстрелил ему в затылок.
– Возможно, он поступил так, чтобы в этом обвинили нас, – предположил Сулейман.
– Я думал об этом, но не это меня сейчас волнует, – ответил Гасель. – Меня волнует, что эта расправа является доказательством, что они готовы покончить точно таким же образом со всеми. Что еще можно ожидать от кого-то, кто хладнокровно добивает раненых?
– Думаю, нам не на что надеяться, – тихо произнес младший Сайях. – Насколько я помню, мы всегда были вынуждены рассчитывать только на самих себя, это наша судьба. И в очередной раз речь идет: или мы, или они.
– Никогда не думал, что придется докатиться до такой крайности, однако боюсь, что у нас не остается выбора.
Гасель жестом дал понять брату, чтобы тот следовал за ним к небольшой высотке, откуда просматривались пески. Положил винтовку с оптическим прицелом на выступ, отладил фокусировку и подозвал Сулеймана.
– Видишь склон вон той дюны?
Не привыкший смотреть через линзы младший брат ответил не сразу. Смешно жмурил то один, то другой глаз, однако вскоре поднял голову и не очень уверенно сказал:
– Кажется, там канистра.
– То же самое думаю и я, – согласился Гасель. – Канистра,
