— Что-то особенно тяжело мне на сердце сегодня, — сказал он, — потому что я услыхал там, на берегу, детский крик, потом удары, и мне припомнилось, как я однажды дурно обошелся с моей маленькой Лизой. Ей было тогда всего года четыре, у нее сделалась скарлатина, и она чуть не умерла. Но вот мало-помалу девочка поправилась. Стоит она раз возле меня, а я говорю ей:
— Затвори дверь.
Она не послушалась — стоит себе и улыбается, посматривая на меня. Это меня разозлило. Я опять повторяю, громко:
— Не слышишь разве, что я сказал? Затвори дверь.
Она стоит не двигаясь и продолжает улыбаться. Я вышел из себя:
— Ладно! Так вот же, на тебе!
И с размаху ударил ее, так что она покатилась на пол. Потом я ушел в другую комнату и не возвращался минут десять. Прихожу назад — дверь все еще отворена, а девочка стоит возле, потупила глазки и потихоньку плачет — слезы так и катятся градом. Я рассердился еще пуще и хотел было опять ударить ребенка, но в эту минуту ветер захлопнул дверь — она затворялась снаружи, — захлопнул с шумом над самым ухом ребенка. Господи помилуй! Ребенок не пошевельнулся. Сердце у меня так и упало — я почувствовал себя так скверно, так скверно, что и сказать не могу! Я вышел из комнаты, весь дрожа, потом потихоньку отворил дверь, просунул голову над плечом ребенка и вдруг крикнул «у-у!» во все горло, как только мог громче. Девочка не двинулась! О Гек, я залился слезами, схватил ее на руки. «Бедная крошка! — говорю. — Господь милосердный да простит старому Джиму, а уж он сам не простит себе вовек!» О боже! Она стала глухонемой, Гек, а я-то, глупый, еще бил ее!..
Джим, в новом костюме. — Еще пассажир. — Король собирает справки. — Семейное горе.
На другой день к вечеру мы пристали к небольшому, заросшему ивами островку, лежащему посреди реки. На обоих берегах было по селению. Король с герцогом принялись обсуждать между собой план, как бы повыгоднее обработать оба эти городка. Джим выразил надежду, что эта операция займет всего несколько часов, потому что ему, связанному веревками, становится ужасно тяжело и утомительно лежать целый день под навесом. Дело в том, что, когда мы оставляли его одного, нам приходилось связывать его, потому что, видите ли, если б кто застал его несвязанным, то не было бы похоже, что он — беглый негр. Герцог согласился, что в самом деле неприятно лежать весь день связанным, и обещал придумать средство, как этого избежать.
Необыкновенно находчивый малый был этот герцог! Ему ничего не стоило изобрести новую штуку. Он нарядил Джима в костюм короля Лира — в длинный саржевый балахон, надел ему на голову белый парик из конского волоса и такую же накладную бороду; потом достал краски для гримировки и вымазал ему лицо, руки, уши и шею густой синей краской мертвенного оттенка, точно у утопленника, пробывшего под водой дней десять. Настоящее пугало! Наконец, герцог сделал на дощечке следующую надпись: «Больной Араб; в спокойном состоянии безвреден!»
Эту дощечку он прибил к жерди, а жердь вколотил на расстоянии четырех-пяти футов перед шалашом. Джим остался очень доволен этой выдумкой. Конечно, так гораздо лучше, чем лежать связанным целый день и все время дрожать, чуть послышится какой-либо шорох. Герцог велел ему не стесняться, держать себя свободно, а если кто сунется близко, — выскочить из шалаша, побесноваться немножко, да рявкнуть пару разочков наподобие дикого зверя, тогда, наверное, любопытные живо разбегутся и оставят его в покое. Совершенно справедливая мысль. Но мне кажется, что средний человек вообще не стал бы ожидать, пока Джим заревет. Потому что Джим был не только похож на покойника — он выглядел страшнее, чем любой покойник
Наши плуты собирались было опять пустить в ход свое «Царственное диво», очень уж много доставило оно денег, да решили, что опасно, так как очень вероятно, что весть о надувательстве уже успела распространиться далеко. Сразу они не могли придумать никакого нового плана; герцог обещал поразмыслить — авось и сочинит что-нибудь новенькое для одного из селений. А король, тот решил отправиться в другое селение — так, без всякого плана, — надеясь, что Провидение направит его на выгодный путь. Провидением называл он, вероятно, самого черта. Все мы купили себе по паре запасного платья в том городе, где останавливались в последний раз; король принарядился и велел мне тоже одеться прилично. Костюм короля был весь черный, и, право, он показался мне настоящим франтом. Я и не подозревал, до какой степени платье может изменить человека. Прежде он смахивал на подозрительного старого бродягу, а теперь, снимая свою новую поярковую шляпу, раскланиваясь и любезно улыбаясь, он казался таким важным, добрым и благочестивым, словно сам старик Ной, только что вышедший из ковчега. Джим вычистил лодку, а я приготовил весло. У берега возле мыса стоял большой пароход, милях в трех выше городка; уже часа два как он грузился.
— Принимая во внимание, как я одет, — сказал мне король, — лучше всего сделать вид, будто я приехал из Сент-Луиса, или Цинциннати, или другого какого большого города. Правь к пароходу, Гекльберри, на нем мы и приедем в город.
Я не заставил повторять это приказание. Я был рад проехаться на пароходе. Мы подплыли к берегу в полумиле выше городка, а потом направились вдоль крутого берега по фарватеру. Скоро мы заметили молодого деревенского парня, весьма простодушного и наивного с виду; он сидел на бревне, вытирая с лица пот — погода была жаркая; возле него лежало два чемодана.
— Держи к берегу, — распорядился король.
Я повиновался.
— Куда вы направляетесь, молодой человек?
— На пароход, еду в Орлеан.
— Садитесь к нам. Постойте, мой слуга поможет вам справиться с чемоданами. Выйди на берег и помоги этому джентльмену, Адольф! (Это я.)
Я сделал, как он велел, и мы все трое поплыли дальше. Парень был очень благодарен: легко ли тащить багаж в такую жару! Он спросил короля, куда он едет, и тот объяснил ему, что приплыл в эту деревню только нынче утром, а теперь отправляется за несколько миль в гости, на ферму к одному знакомому.
— С первого взгляда, как я вас увидел, — говорит парень, — я сейчас же подумал: «Это непременно мистер Уилкс — жалко, не поспел сюда вовремя!» А потом думаю: «Нет, не он, тот не ехал бы в лодке вверх по реке». Вы ведь не Уилкс?
— Нет, мое имя Блоджет, преподобный Александр Блоджет, я один из скромных служителей алтаря. Тем не менее я сожалею, что мистер Уилкс опоздал сюда, особенно если он что-нибудь потеряет вследствие этого. Надеюсь, однако, этого не случится.
— Убытка-то он не потерпел никакого: все равно ему достанется его часть, а вот беда, не успел он повидаться со своим братом Питером, прежде чем тот умер. Желал ли он этого, нет ли, никто сказать не может, а уж что касается покойника, то он отдал бы все на свете, лишь бы повидать его перед кончиной, — только и говорил об этом последние три недели. Ведь они не видались с тех пор, как еще были мальчиками, а другого своего брата, глухонемого Вильяма, покойник не видал отроду — глухонемому-то теперь всего тридцать или тридцать пять лет, не больше. Только Питер да Джордж жили в наших краях; Джордж из всех братьев один был женатый; и он, и жена его — оба умерли в прошлом году. Теперь осталось в живых только двое — Гарвей и Вильям, — и, как я уже сказал вам, ни тот ни другой не поспели сюда вовремя.
