— Я всю правду сказала, — слабо откликнулась Надежда.
— Это я понимаю, — заверил Гайдаленок. — Только слова-то ничем не подтверждаются. И супруг ваш, — тут Гайдаленок сделал удивленное лицо, — говорит теперь совсем по-другому. А значит, этого эпизода могло и не быть. Ведь так?
— Я сказала все, что было, — механически повторила Азаркина, совершенно не воспринимая построения Гайдаленка.
Тот терпеливо поерзал на стуле.
— Поймите, самое главное вот в чем: если у вас только один эпизод — решение суда может быть в одном аспекте. А если два — совсем в другом. Это уже гораздо серьезнее.
— Пусть, — равнодушно сказала Надежда. — Что будет, то будет. Надоело.
— Вот вы какая странная, ей-богу, — начал нервничать Гайдаленок. — Сокольников, может, ты ей объяснишь?
— Действительно, — неуверенно начал Сокольников, — чем меньше эпизодов, тем для вас лучше…
— Лучше не станет. — В голосе Азаркиной появился вызов. — Да и не надо мне лучше.
— А дети? — Гайдаленок привстал для убедительности и даже подался вперед. — Надежда Григорьевна! Дети вас, что же, не волнуют? Что станет с детьми в случае чего?
— Дети… — Надежда тускло взглянула на него и опустила голову. — Что вам мои дети?..
В молчании прошла минута.
— Так что же я должна делать? — спросила она без всякого интереса.
— Да ничего же, объясняю я вам, — облегченно вздохнул Гайдаленок. — Просто исключим этот эпизод с Ратниковой. Напишем еще раз протокольчик, а старый — в сторону. Я прямо скажу, — он постучал себя в грудь с видом кающегося грешника, — с моей стороны это нарушение. Да-а. Но я сознательно на него иду, учитывая ваши сложные обстоятельства.
Внезапно Гайдаленок осекся под пристальным и напряженным взглядом Азаркиной.
— Мои обстоятельства? — с удивлением повторила она, а голос уже звенел надрывными нотами. — Врешь ты все! Плевать тебе на обстоятельства! Еще детей вспомнил! Торгашка вас всех купила. И тебя, и Николая. Он вчера весь вечер передо мной червонцами тряс, уговаривал. Все вы…
— Азаркина! — грозно возвысил голос Гайдаленок. — Думайте, что говорите! За такие речи, знаете…
— Всех она вас купила. — У Надежды на скулах пробились нездоровые красные пятна, силы ее иссякли, теперь она говорила тихо, но не менее твердо. — Все вы одного поля ягоды. Не буду переписывать. Делайте, что хотите. Я к прокурору пойду!
— У меня нет слов! — Гайдаленок повернулся за поддержкой к Сокольникову, но тот, кусая губы, глядел в пол. — Я к вам по-хорошему хотел подойти, вы понимаете? По-человечески. Но если дело принимает такой оборот, я еще посмотрю, как поступить. Неоднократная перепродажа валютных ценностей! Учтите, вас ведь надо арестовывать.
— Делай, что хочешь, — с тихой ненавистью сказала Надежда. — Все равно.
И Гайдаленок и Сокольников — все, кто работал здесь, в этом доме, — стали для нее вдруг причиной всех ее бед, всей ее неудавшейся, поломанной жизни. Надежда выплескивала на них всю свою горечь, копившуюся долгие годы по капле, все свое отчаяние и в них же черпала силы, и оттого не существовало сейчас никого и ничего, что могло бы переломить ее решимость.
— Ну, как желаете, — угрожающе проговорил Гайдаленок и подвинул к себе бланк задержания. С демонстративной тщательностью он принялся его заполнять, приговаривая: — Придется вас задержать, Азаркина. На основании соответствующей статьи закона.
— Ты что, серьезно? — изумился вполголоса Сокольников.
— Вполне, вполне. — Гайдаленок заполнил очередную строчку и полюбовался, как получилось.
— Брось, что ты делаешь, — попытался остановить его Сокольников, растерянно улыбнулся даже, намереваясь перевести все в шутку, но Гайдаленок ответил ему таким пренебрежительным взглядом, что Сокольников мгновенно, без всякого перехода пришел в ярость.
— С ума сошел! Совсем свихнулся?! — гаркнул он.
Гайдаленок, в свою очередь, удивился, но тут же взял себя в руки.
— Прошу вас выйти отсюда, — холодно произнес он. — Вы мне мешаете. Мы еще поговорим о вашем поведении у руководства.
— У руководства? Поговорим! И немедленно! — Взбешенный Сокольников выскочил из кабинета, вихрем пролетел коридоры и лестницы, проскочил мимо секретарши, сделавшей слабую попытку заступить ему дорогу, и рванул на себя дверь в кабинет начальника управления.
Среди руководителей районных управлений в городе Тонков был самым молодым. Не только по времени работы в районе, но и по возрасту. Это составляло предмет его гордости. Тонков не считал свою нынешнюю должность вершиной карьеры и делал все, чтобы показать: он способен на большее. Некоторые считали его склонным к карьеризму, но это было не так. Тонков скорее принадлежал к той категории неглупых рассудочных людей, которые способны весьма точно оценивать собственные возможности и в соответствии с такой оценкой выбирать кратчайшие пути к намеченной цели.
Работа отдела БХСС интересовала Тонкова лишь во вторую очередь. И райком, и городское милицейское начальство судили о деятельности милиции прежде всего по уровню уличной преступности и количеству преступлений, оставшихся нераскрытыми, — на это их ориентировали листки сложившейся статотчетности. За выправление дел в районе именно с этой точки зрения и взялся Тонков, когда получил назначение. Он был опытным, способным работником и умел организовать дело и не жалел ни себя, ни подчиненных. Несколько месяцев подряд уголовный розыск работал практически без выходных. Все сотрудники управления день и ночь патрулировали горячие точки — и кривая преступности медленно поползла вниз.
О работе отдела БХСС Тонков знал, что по общегородским показателям отдел находится где-то в золотой середине, и этого вкупе с ежедневной информацией Костина на оперативках ему было достаточно. Оттого Тонков в общем-то не очень нажимал на отдел, прослыв среди коллег Сокольникова едва ли не либералом.
Обладая профессиональной памятью, Тонков сразу же вспомнил и дело, о котором рассказывал ему этот похожий на мальчишку инспектор, и все сопутствующие ему обстоятельства. Он слушал, с трудом сдерживая досаду: к завтрашнему дню предстояло подготовить выступление в депутатской комиссии, времени оставалось в обрез. Теперь же приходилось отвлекаться и переключать внимание без особых на то причин.
— Подождите, — прервал он Сокольникова на полуслове. — Вам разве не известно, что следователь сам выбирает меру пресечения? С какой стати вы вмешиваетесь?
— Я не вмешиваюсь, — запротестовал Сокольников. — То есть вмешиваюсь, конечно. Вернее, прошу вмешаться вас. Гайдаленок собирается арестовать Азаркину только потому, что она не желает по его указке менять свои показания.
