Агенты потихоньку посмеивались, но и крестьянам, и сотрудникам милиции, их семьям — нравилось. Все хлопали дружно и долго. За певцами вышел на сцену Нил Кулагин и принялся кидать к потолку двухпудовик. Зал ахал и подсчитывал. Где–то на пятнадцатом махе Кулагин выронил гирю — она гулко бухнула и смутила гиревика. Раскланявшись, покраснев, он убежал за кулисы. В конце выступил Саша Карасев, стал читать стихи. И его приняли по–доброму — тоже хлопали и улыбались. После концерта всех пригласили в буфет пить чай с баранками, пиво. Не утерпели и Костя с Леонтием — повели с собой и соседа. Тот от чая отказался, а пиво ему приглянулось. Осушив вторую бутылку, захмелел и стал рассказывать о том, как он попал сюда. — Совхоз послал. Надо, мол, тебе побывать на таком съезде, ты секретарь партячейки. Узнаешь, что там думают относительно деревни, как ей жить дальше. Послушал доклад, стал понимать что к чему, спасибо ему, этому лектору… Но мы–то, совхозные, идем в одну ногу с рабочим классом, мы тот же рабочий класс, только сельский. Негромко выругался сидящий напротив за столом крестьянин, стал жаловаться своему соседу — рабочему с автозавода: — Приеду домой я, за нашего секретаря ячейки возьмусь. А то, вишь, в городе как — и собрания, и паровозы показывали, в кино водили, агитация тут тебе и лекции. Потом товарищеский чай. А ён собрания провести не хочет. Третеднясь приехал к нам на собрание председатель из уезда, а ён навоз таскает по грядам. Я, грит, не беспокоюсь оченно–то, потому как все равно быстро не соберутся сельские коммунисты. Так, чтоб не терять времени, таскаю это добро… Вот уж шалишь, поговорю я ему теперь на собрании… Допеку его. Стукнул кулаком по столу — зазвенели стаканы и как разбудили соседа–рабочего. Косая сажень в плечах у детины, косоворотка сдавила до красноты мощную шею. Спокойно положил темный кулак на стол, сказал: — У нас в сборке на автозаводе тоже есть такие деляги: только о своем. Один вот должен был перед собранием выступить о своей работе. Чуть не сто человек рабочих ждали от него слова. Только — за трибуну, а в дверях жена вся в слезах. Что такое? Вышел в коридор, вернулся чернее тучи. Извините, товарищи, говорит, у меня куда–то сбег откормленный поросюк. Я не капиталист и прошу отпустить меня, поискать чертову скотину. Ругались крепко рабочие и решили: дать час на поиски, а потом пусть вернется и отчитается. И что ты скажешь — не вернулся ведь. Ну, на следующем собрании мы ему свинью подложим. Пропесочим как следует… Узнает, что дороже — рабочий коллектив или своя свинья. Леонтий улыбнулся, потянулся было за бутылкой, но неожиданно сказал: — Глянь, Костя! В дверях, в толкотне входящих и выходящих делегатов, стоял столбом агент Семенов. Вот он наконец протолкался к ним, дыша быстро: — Я до тебя, инспектор. Канарин послал — велел прибыть тебе и Николину в розыск… По срочному делу… — Ну! — напряженно вглядываясь в лицо агенту, закричал нетерпеливо Костя. — Что там стряслось? — Бежали… Семенов добавил уже спокойно: — Хрусталь и Ушков… Сегодня к вечеру. Разобрали печной дымоход и бежали в сторону Туговой горы.
Во время вечернего обхода, в котором принял участие почти весь состав розыска, были задержаны в шалмане у бабы Марфы двое молодых мужчин без документов, а с ними женщины из категории «без определенных занятий», в ресторане «Бристоль» — известный угрозыску ширмач Сибриков, по кличке Поклёванный. Сибриков, мужчина к сорока, с витым седеющим коком волос на лбу, лихо отплясывал фокстрот с какой–то важной дамой. Когда его попросили выйти на предмет проверки документов, он начал ерепениться, задираться и даже требовал позвать директора ресторана. Был взят военный, не имеющий документа из воинской части, да несколько парней с разбитыми лицами. Весь этот народ забил дежурку, оглушая ее выкриками и топотом, руганью и храпом. А вот о бежавших сведений не поступило. Не было сведений и еще два дня, а на третий — пошла информация в журнал происшествий. В полночь на середине дороги через Волгу был остановлен парень, возвращавшийся домой из кинотеатра «Арс» с последнего сеанса. Остановивший его был невысок, в матросском бушлате, шапке–ушанке. Пригрозив револьвером, он снял с парня короткое полупальто. Толкнув его кулаком в спину, приказал: — Молчок, а то стрелять тебя буду! Через день в переулке на набережной, в своем дворе, был остановлен двоими служащий Кожсиндиката. У обоих в руках — револьверы. Оба с накинутыми на лицо шарфами. С него сняли пальто на хорьковом меху с воротником — каракулевая шаль. Один был высокий, волосы длинные под кепкой, как у попа, раскиданные на воротнике шинели, а другой — низкий, плечистый, в бушлате. На зимнюю николу на Подзеленье в квартиру гражданина Журганова ворвались двое с замотанными шарфами на лицах. Они обошли убогое жилище портового рабочего. Вид кособокого стола, кроватей, закрытых лоскутными одеялами, обескуражил их настолько, что один из них — в шинели и кепке — сказал, обращаясь к своему подручному: — Да здесь только вшей можно взять… Ну, зараза–баба. Видимо, эта «баба» была «наводчица». Кто–то из них перепутал с адресом — то ли она, то ли эти — в морозной безлунной и метельной ночи. Налетчики ушли, не тронув ничего. Только на крыльце уже один из них — коренастый, в коротком бушлате, на котором были нашиты медные пуговицы, — осветил фонариком перепуганных, в нижнем белье, хозяев: — Молчок, граждане, а то стрелять вас буду! Ушли они в сторону белеющих стен монастыря, вверх по косогору, и последним шел этот, в бушлате, пригибаясь. И хлястик с пуговицами особенно запомнился потерпевшему Журганову. Наступил еще день, и был ограблен магазин Единого потребительского общества прямо в центре города. Вошли грабители с намотанными на лица шарфами перед закрытием магазина. Один встал с наганом у дверей, в шинели и шапке, высокий, светловолосый; второй, в бушлате, подошел к кассе с наганом в руке. — Он молчал, — рассказывала кассирша агентам, приехавшим к магазину на «фиате». — Молчал, но так зыркал, что я была ни жива ни мертва. Да он застрелил бы меня, только шелохнись… Он и брал деньги из кассы. Джек покрутился около магазина, обнюхал толпу зевак, потом сел на задние лапы и завыл, чего с ним никогда не случалось. Возвратились в уголовный розыск, где их встретил звонок. Звонил постовой, дежуривший возле железнодорожного вокзала. Он сообщил, что в пивной был замечен парень, по приметам похожий на Ушкова. Снова все поспешили к «фиату». Когда машина остановилась у пивной, этот постовой ждал их на улице. Он провел агентов в моечную, к уборщице. — Был здесь парень в бушлате? — спросил ее Яров. — С медными пуговицами, коренастый. — Был, — ответила та, — коренастый, и бушлат заметный, с медными пуговицами. Пил пиво. Глаза косят. А кто это? — спросила она. — Рецидивист… Она вздохнула: — Не разберешь тут, кто приходит… Бывает, стреляют и дерутся… Сумасшедший дом эта пивная. Охрипла, оравши на них. Тот, в бушлате, стоял здесь, у занавески… Спиной стоял ко всем — заметила я это сразу… Думала, не подслеживает ли за нами, за деньгами метит, думала. Они выбрались снова в тамбур сквозь толчею. И здесь Яров принял окончательное решение: — Я думаю, он где–то в вагоне–порожняке. А как пойдет какой–нибудь поезд, попытается на ходу вскочить. Все на пути!
