29
Переулок, близкий к городской окраине, был узок, крив, тесно набит деревянными и каменными постройками. У круглой кирпичной лавки, торгующей керосином, стояли две пожилые женщины, о чем–то толкуя между собой. Агенты подошли к ним, спросили, не было ли в переулке вчера вечером лошади с санями. — Приезжала, — ответила, не задумываясь, первая из них. — Чуть мне по окну оглоблей не заехала. А к кому — не знаю и врать не буду… Вторая подтвердила, что вчера вечером в переулок заехали какие–то сани, — она ясно слышала скрип полозьев и хруст копыт. Но не выходила из квартиры. Потому что не ее дело смотреть за тем, кто едет, да куда, да на чем. — У нас тут заводь, — призналась она агентам едва не шепотом. — Такие ли окуни ходят. Страсть… Живо спичку тебе под крыльцо… — Вы уж меня–то не впутывайте тоже, — вдруг как встрепенулась первая. — Страдать придется да маяться за свой язык… Не знаю, и все тут… Но и того, что сказали они, было достаточно. Отойдя, Костя, Барабанов и Грахов быстро посовещались. Пришли они к одному выводу, что лошадь была с мукой и что мука эта или в доме у Горбуна или же в сарае. — Может быть, нам не заметить ворованное? — предложил Костя товарищам. — Усыпим Горбуна. Кому–то мука да предназначена. — Засада? — догадался Иван Грахов. — Да, засаду устроим. Она наведет на того, кому эта мука. Может, больше выясним. А так он упрется. Старик, что с него возьмешь. Подошли к домику Горбуна, спрятавшемуся за разрушенной часовней. До подоконника снежные сугробы, стекла тоже нагусто запорошены снегом. — Глядите–ка, — сказал вдруг Грахов. На снегу, куда он показал, четко выделялись следы полозьев, следы копыт. Вели они к маленькой сараюшке возле забора. — Вот тебе и доказательство, — сказал он. — К гадалке не ходи — тут мучка. — Давай, Иван, за понятыми, — приказал Костя. Сам же постучал в окно. Потом в дверь и снова в окно. Нелегок на подъем был старик. Наконец дверь отворилась — он стоял, подтягивая штаны ремнем, вглядываясь в лица агентов. — Давненько милиция не навещала, — проговорил, усмехаясь, а в глазах блеснул и погас нервный огонек. — Или опять на учет поставили? — Не на учет, — ответил Костя, проходя в сени. — Обход… А у тебя, есть сведения, собираются незнакомые люди. Имеем ордер на обыск. — Да пожалуйста, — развел руками Горбун. — Ройтесь, если так хочется. Ему не ответили, прошли в маленькую кухню. Здесь Костя спросил: — Краденого не хранишь? — Бог с вами, — ответил Горбун, пряча беспокойство в уголках губ, в этой уродливой усмешке. — Зачем мне на старости… Обыскали быстро и бегло — в обеих комнатах. Под койкой нашли свернутый парусиновый желтый дождевик. Костя переглянулся с Барабановым. Не Хрусталь ли носил его? Костя потряс плащом, точно выбивал пыль, присмотрелся к нему, как бы невзначай спросил: — Подошел бы на Хрусталя? Горбун не ответил, только засмеялся вдруг. Крупная голова еще плотнее вдавилась в плечи. Отступил, присел на койку. — Так я спрашиваю тебя, старик? Горбун помотал головой: — Не пойму, о чем вы, товарищ начальник, толкуете. — Хрусталь бывал здесь? — спросил Костя, вглядываясь в меловое лицо Горбуна. — Ну, отвечай, да побыстрее… — Бывал, — признался Горбун. — Месяц назад. С Ушковым. В карты играли. Выигрывал Хрусталь и откидывал вещи мне. Мол, за беспокойство. Потом в нож играть стали… Тут я, верите ли, заплакал. Ну, думаю, прирежут сейчас друг друга… Будет вам, говорю, ребятки… Хотя кто я им? — Как кто? Старый налетчик и скупщик. — Когда–то было, давно, — улыбнулся Горбун, но слова инспектора польстили ему. Почему–то оглянулся на понятых, двух женщин. — Брали, бывало, меня. Шаманов чаще, Семен Карпович, Бурав… — Что еще хранишь? Везде будем смотреть. — Пожалте, — раскинул руки Горбун. — Воля ваша. Вы хозяева тут. Во дворе осмотрели поленницу дров, потом вошли в темную сараюшку. В дальнем углу ее лежали навалом, как будто только что нарубленные, дрова. Целая гора мелко нарубленных березовых дров. — Что не сложил в поленницу? — спросил Костя, искоса наблюдая за выражением лица Горбуна. А у того не находили покоя руки с ключом, потирал их быстро и суетливо. — Так времени нет, да и силенок маловато. — Силенок маловато, значит, — повторил Костя. — Ну ладно, — кивнул он стоявшим за его спиной агентам. — Кончаем осмотр… И опять глянул искоса на Горбуна, а тот как–то сразу обмяк, как будто выпала из него пружина, только что заставлявшая его тело двигаться нервно и напряженно. Повеселевшим тоном уже спросил, когда вернулись в дом: — Протокол будете составлять? Положено ведь. Что старое время, что новое, а протоколы на все времена одни. — Составим и протокол, — сказал Костя, внимательно разглядывая старика. Пожалуй, стоит оставить на свободе. Оставленный на свободе преступник приносит иногда больше пользы, чем под стражей. Там, в сарае под дровами наверняка мешки. За ними кто–то должен приехать. Для кого они? — Живу один, — забормотал плаксиво старик. — Подохнешь — через неделю разве придет кто, чтоб ногой пхнуть. Спасибо, что навестили… Крупные уши его под седыми висками казались с чужого лица, приклеенными. Под глазами — рой густо очерченных морщин, а щеки были белы, точно он осыпал себя той краденой мукой. — Ладно, — составим протокол, — наконец сказал Костя. Старик обрадовался. Он завалился на койку, укрылся ватником. Выставленные вперед широкие ступни в рваных носках задвигались. Покашливая, бормотал: — Мне покой нужен, товарищи агенты… Бывало время, заглядывали в дом золоторотцы всякие, шмары… Теперь — шалишь… Не хочу, чтобы меня надзиратели будили по утрам в камере. Одна молитва теперь — как бы без мук вознестись к господу поближе. Как парень по девке, так я по легкой смерти… — А Хрусталь с Ушковым? — Так один раз всего. Костя отложил карандаш, постукал ладонью по бумаге: — Распишись, что ничего не нашли. Плащ возьмем с собой. Коль не понадобится, вернем. В протоколе указано… Под подозрением плащ. — Это под каким же? — отозвался Горбун, старательно и с усилием неграмотного выводя буквы на бумаге. — Скажем потом, — ответил Костя. Он кивнул — Барабанов и Грахов пошли следом за ним. На улице остановились. Закуривая папиросу, Костя сказал: — Видали старика?.. По уши в уголовном деле, а не проймешь ничем. Под дровами мука — ясно это. — Значит, засада? — спросил Грахов. — Да, установим засаду… Посмотрим, кто придет. А Горбун от нас и так никуда не денется. Вот только надо будет определить место для засады. Он оглянулся на дом во дворе — старик смотрел на них, кутаясь в ватник. Не догадывался ли, о чем шел разговор у агентов?.. …Хрусталя с Ушковым взяли в другом городе, на квартире, находящейся под подозрением уголовного розыска. Обоих доставили назад. На вопрос Подсевкина, почему они уехали из города, Хрусталь ответил с невозмутимой ухмылкой: — Не люблю четыре стены, гражданин следователь. Я простор люблю. Чтобы куда хошь, хоть на все четыре стороны. — Для того надо так жить, как все люди живут, — заметил Подсевкин, записывая фамилию Хрусталя в протокол допроса. Налетчик окинул его насмешливым взглядом, оглянулся на Ушкова. Этот звероватый парень как будто проснулся сразу, хрипло выкрикнул: — По делу веди допрос. Нечего нам зубы заговаривать… За што только схватили? Жаловаться вот будем… — Жаловаться вы умеете, — ответил Подсевкин, продолжая записывать в протокол необходимые для ведения допроса данные. — Только прежде должны вы рассказать, при каких обстоятельствах была ограблена женщина в переулке и где ее кольца да перстни. И еще — кто послал брать на складе «Хлебопродукт» муку? Налетчики, как по уговору, рассмеялись. Непонятно почему. Может, для храбрости. — Ты нас, гражданин следователь, на мульку не бери, — попросил строго Хрусталь. — Кто–то снимает перстни, кто–то муку обирает на складе. А наше дело — сторона. Можем свидетелей выставить… В общем, — добавил он все так же строго и назидательно, — вероятие тут нужно… — Будет вам и вероятие, — так же строго и резко ответил ему на это Подсевкин. — Будет и суд. Хрусталь небрежно откинул длинные семинаристские волосы на вороте шинели, бросил, уже тише только: — Судья судит, а Хрусталя в тюрьме не будет…
