Ознакомительная версия.
— Что это вы? — удивленно спросил Андрей.
— Это? — отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. — Это ж сокол-тетеревятник так кричит, когда на добычу идет. Кричит он и по-другому, а вот так, когда на добычу идет. Сороки и сойки — лесные сторожа — очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат — знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.
Матюхин посмотрел на Грудинина с уважением. Кое-какие лесные университеты и он прошел во время побегов из плена. Но тонкостей лесной жизни ему, донскому казаку, в степях познать было негде. А Грудинин, видимо, настоящий лесной житель.
— Здорово, — покачал головой Андрей. — Высший класс.
Они все шли и шли, перекатами — одна пара выдвигалась метров на сто вперед, замирала, в стороне выдвигалась вторая. Лес чуть поредел и стал взбираться на пологий скат высотки, под ногами зашуршала пересохшая трава, и Грудинин тотчас прошептал:
— Ногу ж на пятку ставьте. На пятку! Шума, треска меньше.
Пошли медленнее, побесшумнее. Когда вторая пара обгоняла их, Андрей услышал треск сухих ветвей и поморщился. Он догнал ребят, предупредил их.
— Все тайны какие-то, — покривился Сутоцкий, — все представления. Академия, да и только…
Андрей промолчал, но, вернувшись, спросил у Грудинина:
— Вы с Сутоцким о насадках говорили?
— Нет, — ответил Грудинин.
«Что-то нужно делать с Николаем, — подумал Андрей. — Неужели он не понимает, что сейчас не время я не место для самолюбия и обид? — Потом, на ходу обдумывая происходящее, с грустью отметил: — А может, он считает, что именно сейчас время и место показать свою независимость? Мы здесь одни, «третейских судей» не найдется…»
От этого на душе стало совсем плохо.
На водоразделе они постояли, прислушиваясь. До предполагаемого расположения эсэсовских частей оставалось не так уж далеко.
Здесь, на водоразделе, тянул западный ветер, и лес тихонько шумел. Где-то далеко проурчал автомобильный мотор, затих, но через несколько минут послышался вновь и опять затих. Разведчики переглянулись. Учитывая ветер, усилившуюся к вечеру влажность воздуха — в таких случаях звук распространяется дальше, — можно было предположить, что автомобиль прошел примерно в километре, а может, и ближе. Получалось, что они слишком уж приблизились к расположению вражеских частей.
Матюхин достал карту и внимательно исследовал ее. По карте выходило, что до нужного района оставалось километра два с половиной-три. Но кто может знать точно, где расположились танкисты. Может, они уже продвинулись вперед?
В иное время Андрей обязательно посоветовался бы с Сутоцким. Но сейчас он не мог сделать этого — Николай словно, сторожил каждое его движение, каждое решение. И Матюхин отдал приказ:
— Отдыхаем здесь. Спать по очереди, парами. Смена через два часа.
Он мог определить наряд и в другом варианте, чтобы отдохнуть самому: ведь разведчики отоспались и отдохнули, а он не успел. Но делать себе поблажек Андрей не хотел.
Штаб встретил Лебедева до обидного обыденно. Кто-то на бегу, улыбаясь, спросил: «Оклемался?» Кто-то осведомился, насовсем ли он или на побывку, а большинство встречных, знакомых и незнакомых, просто отдавали честь и проходили мимо: штаб жил напряженной жизнью.
Лебедеву чуть взгрустнулось. Потом, выслушивая штабные новости, он постепенно втягивался в привычную жизнь, по мельчайшим деталям оценивая, чем живут сейчас его сослуживцы, и понимая, что армия всерьез готовится к наступлению. Поэтому, прежде чем докладывать своему начальнику о прибытии, Лебедев пошел к подполковнику Каширину. Худое лицо подполковника почернело и заострилось: ему, видимо, доставалось. Увидев Лебедева, он улыбнулся и, пожимая руку, коротко сказал:
— Рад.
Сказал так, что Лебедев понял: Каширин действительно рад его возвращению. Потому и рассказ о девчоночьих наблюдениях получился веселым, с юморком, хотя с достаточной долей тревоги. Лебедев не знал, является ли новостью для контрразведчиков эта странная молодая женщина из Радова. Ведь у каждого свои дела, и совать в них нос не положено.
Каширин сдержанно посмеялся, однако глаза его стали пронзительными.
— Ну что ж, сбегал, значит, в самоволку и — готово: шпион на крючке.
— Ваш?
— Нет, к сожалению. На той стороне, видимо, умный разведчик объявился. Задает нам хлопот.
— Да ведь сигнал бельем — наивность… в наши дни.
— Вот потому и умный, что понимает: несерьезно. Значит, мы можем не обратить внимания. А разве те, кто вас подстрелил, по-серьезному заброшены? Сработано по старым, классическим образцам, а результат в общем-то… не так уж плох.
Каширин рассказал о результатах допросов шпионов и сообщил, что группа Матюхина, видимо, благополучно прошла.
— Сейчас меня беспокоит одно: вдруг кто-то узнал об их задаче и дал знать… женщине? Тогда Матюхину придется туго… Своему начальству докладывал?
— Не успел. Прямо к вам.
— Спасибо. Я вот еще о чем подумал. А что, если эта… женщина…
Каширин вдруг замкнулся, и Лебедев непонимающе посмотрел на него. Подполковник молча ушел на кухню. Через некоторое время он вернулся с бутылкой коньяка, луком и тонкими, посушенными до бронзовой золотистости сухариками.
— Во-первых, за возвращение. Как-никак, а повезло вам здорово: били из трех автоматов. Во-вторых, когда-то под такой же коньячок мы с вами очень неплохо проанализировали обстановку и поведение противника. Наш анализ подтвердился. Давайте попробуем еще раз. Честно говоря, люблю рассуждать вслух, а не с кем.
— Можно. Хотя… сейчас из меня анализатор неважный.
— Это почему?
— Я ведь все-таки оторвался… нет, не от дела, а от самого его духа, души, что ли…
— М-м… Существенно. Тогда помогите мне. Будьте моим оппонентом. На свежую голову, так сказать. Да и вам необходимо войти в курс событий.
— Ну что ж, попробуем.
Они выпили по глотку коньяка, закусили луком и приятно хрустящими сухариками.
— Кстати, о свежем взгляде. Говорят, что обычай закусывать коньяк лимоном ввел по совету врачей наш последний царь. На полковых праздниках господа офицеры пили весьма солидно. А лимонная кислота довольно надежно нейтрализует алкоголь, и, значит, опьянение задерживается. Для царя это более или менее безопасно. Прием вошел в моду. А почему он родился, забыли… Нам с вами чрезмерное опьянение не угрожает, и потому скажите по совести: как вам нравится моя закуска?
— По-моему, здорово… Остается приятный привкус и сухарика и винограда…
Ознакомительная версия.
