Через два дня Иштван Батори и Ладислав Затмар были расстреляны в Пизинской крепости. А рыбака Андреа Феррато за то, что он дал им убежище, приговорили к пожизненной каторге и сослали в Штейн.
Госпожа Батори склонила голову. Сердце её обливалось кровью, но она выслушала рассказ доктора, ни разу не прервав его.
– Вы, сударыня, знали эти подробности? – спросил он.
– Да, доктор, знала. Знала, как и вы, из газет.
– Да, это из газет, – ответил доктор. – Но кое-что, чего не могли сообщить газеты, поскольку следствие велось в строжайшей тайне, я выведал у тюремщика, который проговорился мне. Вот это и вам сейчас и расскажу.
– Говорите, доктор, – насторожилась, госпожа Батори.
– В доме рыбака Феррато граф Матиас Шандор и Иштван Батори были застигнуты потому, что их выдал испанец Карпена. А в Триесте, за три недели перед тем, они были арестованы потому, что на них донесли австрийской полиции.
– Донесли? – воскликнула госпожа Батори.
– Да, сударыня, донесли! И это подтвердилось во время судебного разбирательства. Во-первых, предателям удалось перехватить почтового голубя, который летел с шифрованной запиской на имя графа Шандора; с этой записки негодяями была снята копия. Во-вторых, уже в доме графа Затмара им удалось снять копию сетки, которая давала ключ к шифрованной переписке. Наконец, ознакомившись с содержанием перехваченной записки, они сообщили о ней триестскому губернатору. И, конечно, часть конфискованного имущества графа Шандора послужила наградою за этот донос.
– А известно ли, кто эти негодяи? – спросила госпожа Батори дрожащим от волнения голосом.
– Нет, сударыня, – отвечал доктор. – Но трое осуждённых, вероятно, знали их и могли бы назвать их имена, если бы только им удалось перед смертью ещё раз повидаться с родными!
А ведь действительно, ни госпожа Батори, которая тогда вместе с сыном была в отъезде, ни Борик, сидевший в триестской тюрьме, не могли посетить приговорённых в последние часы их жизни.
– Неужели так и не удастся выяснить имена этих негодяев? – спросила госпожа Батори.
– Сударыня, – отвечал доктор Антекирт, – всякий предатель в конце концов выдаёт и себя. А теперь я скажу вам ещё кое-что в дополнение к своему рассказу.
Вы остались вдовою с восьмилетним сыном почти без средств. Борик, слуга графа Затмара, не захотел вас покинуть после смерти хозяина; но он был беден и не мог вам предложить ничего, кроме своей преданности.
Тогда вы уехали, сударыня, и поселились в Рагузе, в этом скромном жилище. Вы стали работать, работать собственными руками, чтобы удовлетворять как материальные, так и умственные свои потребности. Вы хотели, чтобы ваш сын последовал в науке по стопам отца. Какую ожесточённую борьбу, сколько лишений вы мужественно вынесли! И с каким беспредельным уважением я склоняюсь перед благородной женщиной, которая проявила столько твёрдости, перед матерью, стараниями которой её сын стал человеком!
С этими словами доктор поднялся, и под его обычной сдержанностью почувствовалось волнение.
Госпожа Батори ничего не отвечала. Она не знала, закончил ли доктор свой рассказ, или собирается его продолжить и коснуться тех чисто личных вопросов, ради которых она и хотела с ним встретиться.
– Однако, сударыня, – продолжал доктор, уловив её мысль, – силы человеческие ограничены, и вы, больная, истерзанная невзгодами, пожалуй, не вынесли бы этой борьбы, если бы некий незнакомец, – да что я говорю, – друг профессора Батори не пришёл вам на помощь. Я никогда не заговорил бы об этом, если бы ваш старый слуга не сообщил мне, что вы желаете меня видеть…
– Да, я хотела вас видеть, – ответила госпожа Батори. – Разве мне не за что благодарить доктора Антекирта?
– За что ж благодарить, сударыня? За то, что лет пять-шесть тому назад, в память дружбы, которая связывала доктора Антекирта с графом Шандором и его единомышленниками, доктор послал вам сто тысяч флоринов, чтобы поддержать вас? Разве для него не было великим счастьем, что он имеет возможность предоставить в ваше распоряжение эту сумму? Нет, сударыня! Наоборот, я должен благодарить вас за то, что вы великодушно приняли дар, если только он принёс пользу вдове и сыну Иштвана Батори!
Вдова поклонилась и ответила:
– Как бы то ни было, сударь, я непременно хотела выразить вам свою признательность. Ради этого главным образом я и собиралась нанести вам визит. Но есть и ещё причина…
– Какая же, сударыня?
– Это… вернуть вам эту сумму…
– Как, сударыня? – живо возразил доктор. – Вы не пожелали принять…
– Доктор, я не сочла себя вправе распорядиться этими деньгами. Я не была знакома с доктором Антекиртом. Я никогда не слышала этого имени. Эти деньги могли быть своего рода подаянием со стороны тех, с кем боролся мой муж, а их жалость была бы мне невыносима. Поэтому я не воспользовалась этой суммой, не употребила её на те нужды, какие имел в виду доктор Антекирт.
– Значит… эта сумма…
– Осталась нетронутой.
– А ваш сын?
– Мой сын всем будет обязан только самому себе…
– И матери! – добавил доктор, поражённый благородством и мужеством этой женщины, внушавшей ему глубокое уважение.
Тем временем госпожа Батори встала, открыла ключом секретер и, вынув из него пачку ассигнаций, протянула её доктору.
– Прошу вас принять эти деньги, доктор, – ведь они ваши; поверьте, я глубоко вам благодарна за них, хотя и не воспользовалась ими для воспитания сына!
– Эти деньги уже не принадлежат мне, сударыня! – ответил доктор, отстраняя ассигнации.
– Повторяю, я не могу их принять.
– Но, может быть, Петер Батори найдёт им применение…
– Мой сын выхлопочет в конце концов место, которого он достоин, и станет мне опорою, как я была опорою для него!
– Он не откажется от этих денег, если друг его отца будет настоятельно просить его их принять.
– Откажется!
– Всё-таки позвольте мне, сударыня, попытаться?..
– Прошу вас, доктор, не делать этого, – возразила госпожа Батори. – Мой сын даже не знает, что я получила эту сумму, и мне хотелось бы, чтобы он так и не узнал об этом.
– Хорошо, сударыня. Я понимаю чувства, которые побуждают вас так поступать, ведь для вас я был и остаюсь незнакомцем. Да, эти чувства мне понятны, и я преклоняюсь перед вами. Но, повторяю, если эти деньги не принадлежат вам, то они уже не принадлежат и мне!
Доктор Антекирт встал. В отказе госпожи Батори для него не было ничего оскорбительного. Её щепетильность не вызвала у него иного чувства, кроме глубокого благоговения. Он поклонился вдове и уже собирался уйти, но госпожа Батори остановила его.
