Иногда в продолжение целой ночи вся река оставалась исключительно в нашем пользовании. Перед нами смутно выделялись в таинственном мраке очертания берегов и островов; иной раз виднелся вдали огонек свечи, горевшей где-нибудь у окна прибрежной хижины; случалось, впрочем, что огоньки мерцали и на воде, указывая присутствие шнявы или большого плота; бывало, доносилось оттуда пение или же звуки скрипки. Приятная, подумаешь, жизнь на плоту! Над нами раскидывалось небо, все усыпанное звездами, а мы, лежа на спине, глядели на них и обсуждали во прос, умышленно ли они сделаны или явились случайно. Джим высказывался в пользу того, что звезды сотворены, как следует быть, с расчетом. Я, в свою очередь, находил такое предположение неправдоподобным ввиду того обстоятельства, что звезд слишком уж много и что было бы чересчур скучно работать над сотворением такого несметного множества небесных светил. Джим обратил мое внимание на то, что многие живые существа несут яйца, и высказал пред положение, что звезды, быть может, яйца, снесенные месяцем. Гипотеза эта показалась мне довольно правдоподобной, и я ничего не возразил против нее, тем более что имел случай лично убедиться, какую массу мелких яичек снесла однажды лягушка. Нам зачастую доводилось видеть падающие звезды. Джим считал их окончательно пропавшими и говорил, что они вывалились из гнезда.
Раз или два в продолжение ночи нам случалось замечать скользивший во мраке пароход; время от времени из его трубы вылетал целый столб искр, сыпавшихся в реку и производивших впечатление дивного фейерверка; затем пароход, с мерцающими своими фонарями, исчезал где-нибудь за изгибом берега, его пыхтенье постепенно смолкало, и на реке водворялось опять торжественное безмолвие. Спустя долгое время после того, как пароход исчез из виду, до нас доходили поднятые им волны и слегка раскачивали наш плот; затем все стихало, и в течение Бог знает какого времени не слышно было ровнехонько ничего, за исключением разве кваканья лягушек.
После полуночи прибрежное население, очевидно, ложилось спать; а затем, в течение двух или трех часов, водворялся на берегу глубокий мрак, так как в окнах хижин угасали решительно все огоньки. Эти огоньки служили для нас часами: как только они зажигались снова, мы знали, что утро вскоре наступит, а потому разыскивали где-нибудь вдалеке от них удобное местечко, чтобы привязать и спрятать наш плот. Однажды утром, незадолго до рассвета, я нашел пустой челнок, плывший по течению. Переплыв на нем через пролив шириной всего шагов в двести, отделявший нашу косу от основного берега, я прошел на веслах приблизительно с милю в глубь узенькой бухты, врезавшейся в густой лес, который состоял по преимуществу из кипарисовых деревьев. У меня было намерение пристать где-нибудь к берегу и поискать ягод. Как раз в том месте, где глубокую бухту пересекала тропинка, без сомнения, протоптанная скотом, который, очевидно, гоняли сюда на водопой, я увидел двух джентльменов, одетых, в сравнении со мною, довольно прилично, шагавших по этой тропинке со всею возможной для них скоростью и направлявшихся к бухте. Я счел себя пропавшим человеком, так как решил, что они гонятся за мною или, по крайней мере, за Джимом. Я собирался уже повернуть челнок и поспешно пуститься назад, чтобы уйти как можно скорее из бухты в реку, но джентльмены эти успели уже добраться до берега бухты. Окликнув меня, они начали умолять, чтобы я спас им жизнь, поясняя, что они ничего худого не сделали, но, тем не менее, за ними гонятся теперь с собаками. Они хотели уже прямо вскочить в челнок, но я запротестовал против этого и объявил:
— Нет! Так будет неладно! Я не слышу пока ни лошадей, ни собак! У вас хватит времени на то, чтобы пройти немножко далее вдоль берега бухты. Там вы войдете в воду и добредете по ней до меня. Тогда, по крайней мере, собаки потеряют ваш след.
Они так и сделали. Усадив их к себе в челнок, я тотчас же принялся грести по направлению к нашей песчаной косе. Минут через пять или десять мы действительно услыхали лай ищеек и крики ободрявших их людей. Погоня, очевидно, направлялась к бухте, но мы не могли ее видеть. Казалось, что собаки остановились и описывали круги около того места, где потеряли след. Мы почти не могли уже расслышать их лай, так как к тому времени были отделены от них целой милей густого леса и переправлялись через реку. Все кругом было совершенно спокойно. Мы благополучно добрались до песчаной косы, спрятались там в густой чаще и находились в безопасности.
Одному из джентльменов исполнилось уже лет семьдесят или даже более; бакенбарды его были совершенно седые, а плешивую голову покрывала старая, порядком-таки измятая войлочная шляпа. Засаленная синяя шерстяная блуза и разодранные синие поношенные брюки, заправленные в непромокаемые сапоги домашней работы, дополняли его костюм. Впрочем, одного сапога у него не хватало. Он нес с собой на руке длинный плащ из синей бумазеи с гладкими медными пуговицами. Кроме того, у обоих джентльменов имелись большие засаленные дорожные мешки, очевидно, испытавшие уже многое на своем веку.
Другому джентльмену, одетому почти столь же «роскошным образом», как и первый, казалось всего лет под тридцать. Позавтракав, мы все улеглись на песке и принялись беседовать друг с другом. При этом немедленно же обнаружилось, что оба джентльмена не имели удовольствия быть знакомыми друг с другом:
— Из-за чего вышли у вас неприятности с местным населением? — осведомился плешивый джентльмен у другого, более молодого спутника и сотоварища своего по несчастью.
— Так, из-за пустяков! Я продавал порошок для очистки винного камня с зубов. К сожалению, он обыкновенно счищает не только винный камень, но также и эмаль! Я предпочитаю поэтому не засиживаться особенно долго в местах, где сбыл свой товар. На этот раз мне довелось замешкаться на одну ночь дольше, чем следовало, и я собирался ускользнуть, когда встретился с вами на тропинке уже за городом. Вы объяснили, что за вами погоня, и просили, чтобы я вам помог выпутаться из беды. Тогда и я, в свою очередь, имел удовольствие доложить вам, что ожидаю для себя кое-каких неприятностей, а потому готов улепетывать вместе с вами. Вот и вся моя история. А у вас, милостивейший государь, отчего здесь не выгорело?
— Видите ли, сударь! Я прибыл сюда уже с неделю тому назад проповедовать трезвость или, лучше сказать, полное воздержание от спиртных напитков. Все женщины здесь, от мала до велика, носили меня положи тельно на руках, так как я не давал спуску пьяницам и разделывал их, как говорится, под орех, зарабатывая на этом долларов по пять, а иногда и по шесть в вечер. Я брал по десять центов с человека, предоставляя детям и неграм слушать меня бесплатно. Дела мои шли как нельзя лучше, когда вдруг вчера вечером распространился, Бог весть каким образом, слух, будто я потихоньку сам прикладываюсь к рюмочке, и притом до вольно усердно. Сегодня утром меня разбудил один негр и рассказал, что местное население решило устроить на меня охоту с собаками. Некоторые из наиболее усердных слушателей моих проповедей седлали уже ко ней. Охотники намеревались собраться возле моего дома и дать мне полчаса времени, а затем пуститься за мною в погоню, изловить меня, вымазать дегтем, обсыпать перьями и возить по городу, посадив на старую клячу лицом к хвосту. Раз меня уже разбудили, я счел за лучшее уйти, не дожидаясь завтрака, тем более что не ощущал ни малейшего аппетита.
