— А, господин Палан, — сказал он почти приветливо, — так мы охотимся?
Дедушка не ответил. Он только вытер рукавом лоб, покрывшийся потом.
— Не хотел бы быть на вашем месте, — продолжал Томас Пише. — Уж больно сегодня ночью колючий ветер, чтобы подпалить бок какому–нибудь волку.
— Иди себе мимо! — закричал мои дедушка.
— Как мимо? — спросил Томас Пише. — Почему это я должен идти милю, какое право вы имеете мне приказывать?
— Проваливай, говорю тебе! — повторил дедушка, стукнув о землю прикладом ружья. — Говорю тебе, иди отсюда!
— А, чтобы я ушел! — не унимался Томас. — Понимаю, я должен уйти, потому что застал вас на месте преступления. Вы сели в засаду, изволите браконьерствовать, охотитесь по снегу.
— Последний раз, — воскликнул дед, — уйди по–хорошему. Томас Пише! Советую тебе, уйди!
Тот на мгновенье засомневался. Но ему, видно, было стыдно уступить.
— Вот еще! Я не уйду! Когда я вас узнал, я был склонен удалиться. Говорят, после тюрьмы вы немного не в себе, а помешавшимся, как детям, многое прощается. Но вы вон как заговорили, и я арестую вас, господин Палан. Вы убедитесь во второй раз, что я умею исполнять свой долг. И он пошел прямо на дедушку.
— Черт побери! Томас, больше ни шага! Не искушай меня, Томас! — закричал дедушка.
— Ты думаешь, что я боюсь тебя, Жером Палан, — сказал Томас. — Нет, меня не так–то легко напугать!
— Ни шага больше, тебе говорят, — кричал дедушка вер с большей угрозой в голосе. — Берегись, а не то снег обагрится твоей кровью, как когда–то земля кровью моих несчастных собак!
— Угрозы! — воскликнул лесник. — Ты думаешь остановить меня угрозами!.. О–о–о! Ими меня не запугать, да еще такому человеку, как ты, приятель.
Он замахнулся палкой на дедушку.
— Так ты упорствуешь? Ты этого хочешь? — сказа дед. — Хорошо! Да падет кара за кровь, которая прольется, на того из нас, кто в самом деле виновен!
Вскинув ружье к плечу, он выстрелил два раза подряд.
Два выстрела слились в один долгий звук.
Но они были такими слабыми, что дед, не подумав в ту минуту о снеге, который имеет свойство заглушать звуки, решил, что у него всего лишь сгорел запал. Схватив ружье за ствол, словно это была простая дубина, он приготовился встретить врага, но вдруг увидел, что тот выпустил палку, всплеснул руками, пошатнулся и упал лицом в снег.
Первым дедушкиным порывом было подбежать к недругу.
Томас Пише был мертв! Он умер, не издав ни единого стона. Его грудь пробило двумя пулями.
Несколько мгновений онемевший дедушка неподвижно стоял возле человека, которого только что убил. Он думал о том, что у Томаса Пише есть жена и дети, которые ждут его возвращения. Он представлял, как они тревожатся, бегут при малейшем шуме к двери, и чувствовал, что ненависть, которую питал к живому Томасу, тускнеет и улетучивается перед огромным горем, ожидавшим их, невиновных. Ему показалось, что одной его воли будет достаточно, чтобы вернуть Томаса к жизни, которой он его лишил.
— Эй, Томас! — сказал он. — Ну–ка вставай.
Ясно без слов, что мертвец не только не встал, по и не ответил ни единым звуком.
— Да вставай же! — говорил дед.
Он наклонился, чтобы взять Томаса под мышки и помочь ему подняться. Кровь, сочившаяся из груди лесника, очертила на снегу вокруг него красноватый ореол. Вид его вернул дедушку к ужасной действительности. Он подумал о собственной жене, о детях и ради них решился жить. Не мог он оставить вдовами двух женщин и сиротами четырех ребятишек. Но чтобы жить, нужно было скрыть с глаз труп, который навлек бы на него людское возмездие.
Дедушка поспешил к Тэсу, пробежал вдоль городских изгородей и прыгнул через забор в свой собственный сад. В доме все спали. Он взял кирку и лопату и вернулся к перепутью.
Приближаясь к месту убийства, он дрожал, словно рядом с трупом должен был встретиться с судьей и палачом.
Когда ему осталось пройти не больше сотни шагов, скрывшаяся на несколько минут луна вышла из–за низких, темных туч и ярко осветила белый ковер, покрывший землю. Вокруг было безмолвно, пустынно, уныло.
Тогда дедушка взглянул на перепутье. Он слишком хорошо знал это место! Там, на снегу, чернел труп Томаса Пише.
И странное дело, на этом черном пятне, на трупе, что–то было. Казалось, там сидело, нахохлившись, какое–то четвероногое существо.
Бедный Жером Палан покрылся холодным потом. Волосы у него на голове встали дыбом. Он говорил себе, что это игра воображения, галлюцинация, обман, и хотел идти дальше, но ноги его словно вросли в землю. Однако каждая минута была дорога. В ночь Святого Юбера полным–полно охотничьих пирушек. Какой–нибудь охотник мог пройти мимо и обнаружить труп.
Жером Палан сделал над собой нечеловеческое усилие. Он собрал всю свою смелость, чтобы победить охвативший его ужас, и пошел вперед, шатаясь, как пьяный.
Когда до трупа оставалось не более пяти или шести шагов, неясные очертания предмета, который он заметил издали, стали более отчетливыми. По длинным подрагивающим ушам, по передним лапам, более коротким, чем задние, он понял, что это заяц.
Однако бывалый охотник но мог не засомневаться. Дело было не только в том, что самый пугливый на земле зверек, казалось, не боялся ни мертвого, ни живого, но еще и в том, что он выглядел раза в три–четыре больше обыкновенного зайца.
Смутное воспоминание мелькнуло у него в голове. Парнишка просил его принести зайца размером с Рамоно. Девчушка просила принести ей зайца размером с осленка матушки Симоны. Уж не исполняются ли желания детей, как в волшебных сказках? Все это показалось Жерому Палану таким нелепым, что он, подумав, что спит, принялся хохотать. Страшное эхо раздалось в ответ на этот смех.
С той стороны, став на задние лапы и ухватившись за бока, смеялся заяц.
Дедушка замолчал, тряхнул головой, огляделся и ущипнул себя за руку. Он, безусловно, не спал.
Дедушка снова перевел взгляд на странное видение.
На земле лежал труп. На трупе сидел заяц. Заяц, как я сказал, в три раза больше обычного. Заяц, глаза которого светились в темноте, как глаза кошки или пантеры.
Несмотря на странное поведение зайца, уверенность в том, что он имеет дело с обычным зверьком, успокоила деда. Он подумал, что, увидев его совсем рядом, заяц даст стрекача.
Дедушка подошел так близко, что мог прикоснуться к трупу. Заяц даже не пошевельнулся.
Дедушка дотронулся ногой до тела Томаса Пише. Заяц не шевелился, лишь его глаза еще сильнее сверкали в лунном свете, особенно когда встречались с взглядом деда.
Дед решил обойти вокруг трупа. Не переставая следить за ним, заяц поворачивался на месте так, что дедушка не смог скрыться ни от одного чарующего взгляда его горящих глаз. Дед кричал, махал руками, делал всевозможные бр–р–р, бр–р–р! — при звуке которых ни один заяц, будь он даже Александром, Ганнибалом или Цезарем среди зайцев, не остался бы на месте. Все было бесполезно.
