Во двор вела глубокая арка с чугунными ажурными воротами. Арка служила основанием для высокой колокольни необычайной красоты. Бледно-розовая, вся изукрашенная белым резным камнем, она шатром вытягивалась к небу. Ее голову венчал маленький зеленый купол с золотым крестом. Катя долго не могла отвести глаз от нарядного чуда. Колокольня внизу сливалась с церковью, два огромных стрельчатых окна которой, забранных узорными чугунными решетками, выходили на набережную. «Господи, боже мой, куда это меня занесло…» — обескураженно подумала Катя. Она прошла через раскрытые настежь ворота во двор и сразу, по правую руку, увидела вход в церковь. На дверях, обитых позеленевшей медью, висел солидный амбарный замок, оскорбляющий глаз своей неуместностью.
В довольно тесном дворе кроме большого дома были небольшие каменные постройки. Катя отыскала жилищную контору и представилась пожилому, интеллигентному на вид коменданту.
— О, поздравляю вас, — сказал он, рассматривая ее ордер, — вам досталась одна из лучших комнат.
Во дворе комендант объяснил ей, что весь комплекс застроек назывался Кокоревским подворьем.
— Подворье — значит постоялый двор. Здесь останавливались монахи и посольские. Постройки, вместе с колокольней и церковью, относятся ко второй половине девятнадцатого века. Колокольня строилась в память царицы Софьи. Ее именем и назвали набережную.
Дом имел семь этажей. Три этажа были новой надстройкой. На лифте они поднялись на четвертый, последний, этаж старой постройки и очутились в длинном коридоре, с обеих сторон которого выходили в него двери помещений.
— Бывшие номера гостиницы. Теперь здесь коммуналка, — сказал комендант.
Начинался коридор огромной кухней, общей для всех жильцов. Там шипели примуса и громко разговаривали женщины.
Комната Кати оказалась в самом конце коридора. Комендант отпер дверь, и они вошли в большой квадратный зал с двумя высокими, но узкими, закругленными вверху окнами.
— Ух ты! — невольно воскликнула Катя, в ее голос звонко отразила пустота.
— Возможно, здесь была столовая или гостиная, — предположил комендант. — Считайте, что вам крупно повезло. А вид-то какой! Весь Кремль как на ладони. Беклемишевская башня с часами прямо перед окнами, очень удобно. Рядом Москворецкий мост, перешел — и ты на Кремлевской набережной, на Красной площади. В общем, располагайтесь. Желаю счастливого новоселья.
Комендант вручил ей ключи и ушел.
Оставшись одна, Катя долго, словно зачарованная, смотрела в окна. После ее подвала — да такое! Как в сказке.
Рабочие с ее участка помогли переселиться на новую квартиру. Собственное ее имущество было скромным. Зато книг набралось очень много, бо́льшая часть их принадлежала Рихарду.
— Ваш муж, наверное, большой ученый, — с уважением говорили рабочие, рассматривая корешки толстых изданий на немецком языке.
В свободное от работы время Катя с увлечением отдавалась устройству на новом месте. Вскоре большая пустынная комната превратилась в уютную отдельную квартиру, в которой была маленькая, любовно оборудованная кухонька, туалетная комната с умывальником, крошечная спальня с кроватью и тумбочкой, на которой стояла уютная лампа под спокойным матерчатым абажуром (Катя любила по ночам читать), и общая комната, которая постепенно заполнялась мебелью.
Первое, что купила Катя, были стол и книжный шкаф, потом появились одна за другой две тахты, хорошенькая полочка для нарядной чайной посуды.
Она воображала себе, как войдет в эту квартиру Рихард и изумится ее простору и уюту. «Как славно ты все устроила!» — скажет он ей и с удовольствием растянется на новой тахте или начнет по-своему расставлять книги в шкафу.
А через некоторое время ей показалось, что она будет матерью. Немедленно поделилась этой радостью с Рихардом, отправив ему подряд два письма.
…Но ожидание было напрасным. С чувством неловкости и вины за свою опрометчивость сообщила Рихарду о роковой ошибке.
Ответ на два своих первых письма она получила аж через восемь месяцев. Рихард писал:
«Милая моя Катюша!
Наконец я получил о тебе радостную весть, мне передали твои письма. Мне также сказали, что ты живешь хорошо и что получила лучшую квартиру. Я очень счастлив всем этим и невероятно радуюсь твоим сообщениям.
Единственно, почему я грустен, это то, что ты одна все должна делать, а я при этом не могу тебе чем-либо помочь, не могу доказать свои чувства любви к тебе.
Это грустно и, быть может, жестоко, как вообще наша разлука…
Но я знаю, что существуешь ты, что есть человек, которого я очень люблю и о ком я здесь, вдали, могу думать, когда мои дела идут хорошо или плохо. И скоро будет кто-то еще… который будет принадлежать нам обоим.
Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени?
С моей стороны я хотел бы изменить этот уговор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы «К». Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась.
Или же дай этому новому существу два имени, одно из них обязательно должно быть твоим.
Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь сама решить вопрос о его имени.
Я, естественно, очень озабочен тем, как все это ты выдержишь и выйдет ли все это хорошо.
Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы я сразу, без задержки, получил известие.
Сегодня я займусь вещами и посылочкой для ребенка, правда, когда это до тебя дойдет — совершенно неопределенно.
Мне было сказано, что я от тебя скоро получу письмо. И вот оно у меня. Конечно, я очень и очень обрадовался, получив от тебя признаки жизни.
Будешь ли ты дома у своих родителей? Пожалуйста, передай им привет от меня. Пусть они не сердятся за то, что я тебя оставил одну.
Потом я постараюсь все это исправить моей большой любовью и нежностью к тебе.
У меня дела идут хорошо, и я надеюсь, что тебе сказали, что мною довольны.
Будь здорова, крепко жму твою руку и сердечно целую.
Твой Ика».
Она жадно пробежала глазами письмо, затем прочла еще раз, медленнее, взволнованнее. В глазах ее кипели слезы, сердце сжала невыносимая тоска. Нет, не будет у нее сына, названного в честь Рихарда. И никогда никого не будет… Возможно, он уже получил ее последнее письмо.
В одну из бригад Катиного участка пришла ученицей совсем юная девчонка-сирота, звали ее Марфушей. В Москву Марфу привезла из глухой вятской деревни некая художница и использовала как няньку для своего ребенка. Но Марфуше хотелось научиться какой-нибудь профессии, стать самостоятельной, и великодушная хозяйка привела ее на завод. Девочка оказалась неграмотной, но очень смышленой, чем и привлекла внимание Кати. Это была совершенно нетронутая натура, простодушная, добрая, очень обязательная. И Кате захотелось как-то помочь ей. Она сама взялась обучать ее работе на сложных аппаратах, часто приглашала к себе на Софийскую набережную. Всю свою нежность неистраченного материнства Катя изливала на Марфушу. Обучила ее грамоте, пристрастила к чтению, к театру. Иногда Марфуша неделями жила у Кати. По утрам вместе бежали на трамвайную остановку, на ходу жуя бутерброды, посмеиваясь тому, что здорово проспали. Обе читали часов до трех ночи. С Марфушей Катя меньше ощущала свое одиночество. Наташа уже ходила в школу, и встречаться с ней стало гораздо сложнее. Да и завод поглощал много времени.
