Подгоняемый такими мыслями я стал лихорадочно вытряхивать всё, перебирать и мять пальцами каждую складку и мои поиски были вознаграждены. Я нашел тонкую полоску выделанной кожи свернутую и положенную в маленький футляр с палец ребенка. Когда я развернул её…. Так и сел задницей на песок, держа в руке пергамент.
Ибрагим, увидев это, подошел ко мне, взял этот лист посмотрел на него и вернул обратно. Потом вернулся к костру, на котором уже булькал кофейник, налил, поставил рядом с собой, чтоб остыло, вторую подал мне. Я сидел, смотрел на светлеющую полоску неба, наступало утро.
— Юноша. Вы ничего не хотите мне рассказать? — Ибрагим отпил и отставил в сторону свою чашку. Сел в расслабленную позу, но было видно, что он настороже и при малейшей опасности броситься или бежать или в бой.
— Ибрагим, я тебе не враг, то, что я скрывал …. Просто я хотел …. Просто я не хотел тебе говорить. Не знал, как ты посмотришь на это. Ибрагим, поверь мне я не с ними, а против них.
— А кому я верить должен? Лекарю Мухаммеду или как тебя зовут на самом деле?
— Так и зовут. Мухаммад. Я действительно лекарь и на самом деле лечу людей и умею это лучше всего.
— И помогаешь неугодным отойти в мир иной?
— Нет, я только лечу.
— И калечу, скольких ты убил, лекарь? Такие как ты, убили моего брата.
— Ибрагим, мой учитель, вывел меня в люди, он отправил меня в другой город и я начал новую жизнь, — Я рассказал всё, всё что мог и чтобы он поверил.
Солнце уже взошло и день вступил в свои права, а я всё говорил, впервые в своей жизни.
Ибрагим стал вторым человеком, который узнал обо мне, первым был учитель.
Он молча выслушал историю моей жизни, встал и ушел. Его не было совсем немного, молча прошел на свое место, сел. Посмотрел мне в лицо.
— Мухаммад, — И замолчал, рассматривая меня в упор, — Я тебе верю. Но мой друг, теперь ты должен будешь заново завоевать мое доверие. Собирайся, мы уходим.
До ближайшего города мы добрались к вечеру. Когда вдали показались стройные иглы минаретов, мы остановили верблюдов. Забрали только свои вещи. Пошли дальше пешком, бросив животных в пустыне. Когда на небе засветились первые звезды, мы подошли к воротам, закрытым на ночь. Потолкавшись среди опоздавших, как и мы, нашли свободное место, стали устраиваться на ночлег. Ночь прошла спокойно, сказывалось наличие городской стражи. Мы коротали время, сидя у маленького костерка, разведенного только для того чтоб разогреть еду.
— Что делать будешь, Мухаммад?
— Не знаю, впервые в жизни не знаю. Я даже не могу понять, почему они хотят убить меня.
Я не клялся ни в чем, я не давал обетов. Я ни одного дня не служил им….
— А сколько твоему учителю лет, было бы сейчас?
— Где-то около восьмидесяти. Но я не уверен, сужу по паре оговорок допущенных им в разговоре со мной. Но я точно знаю, его убили. Сам видел.
— Расскажи, как это произошло и где? В какое время дня или ночи. Что я тебе говорю, ты и сам можешь не хуже меня задавать вопросы, соберись.
Мухаммад, я тебя не узнаю. На меня тоже охотятся или нет года три, как всё успокоилось, не было больше нападений.
— Ты сколько такой жизнью живешь? А я только сегодня узнал, что стал вне закона и каждая собака может меня убить. Так и кажется, что вон тот феллах что смотрит на меня, не просто смотрит, а прикидывает на что потратит динары полученные за мою голову.
— Успокойся, я также мучался, потом привык. Это первые десять лет, потом пройдет. Про учителя своего лучше говори, как его на самом деле звали?
Я усмехнулся, — Ибрагим, я потратил два года своей жизни на это.
— И что?
— Да, ничего, пусто, имен куча, но в каждом городе его звали по-разному, бывало, так, что на одном конце его зовут Мустафа, на другом Сеид, а по середине, какой ни будь Аликпер. Но самое главное, что облик его везде был разный. Убеленный сединами старец, молодой богатый, мужчина. Воин идущий по своим делам с не проницаемым лицом.
Я не знаю, как его зовут, поэтому и зову его, учитель, так как привык с самого детства.
— Мухаммад, а мне кажется, что ты всегда был на службе и твой учитель не погиб, а тайно следил за тобой, но после того как ты стал делать что-то не так, тебя решили убить. Но они просчитались. Тот, кто за тобой следил и послал, по твоим следам, убийц не знал, что с тобой иду, я. Мухаммад, какой город был последним, перед тем как ты встретился со мной? Не происходили там с тобой странности?
Я заинтересованно слушал своего друга, я надеялся на это, — Ибрагим, Ты задаешь вопросы как Гафур. Какие то они ….
— Так я же хочу тебе помочь. После твоих рассказов мне самому уже стало интересно кто ты? И что ты? Вот я и стараюсь изо всех сил, у меня от этих размышлений голова уже заболела.
— Тебе сделать отвар?
— И как я сдохну? Сразу или через месяц?
— Ну и хрен с тобой, прекрасная пери, мучайся и не верь, злись на меня и на себя.
— А я здесь причем?
— Как причем, ты видел как я лечу, видел что они все остались живы, но ты мне хочешь доверить свою пустую тыкву, поэтому ты начинаешь злиться сначала на меня, что я такой плохой, потом на себя, что ты такой несчастный. Но она болит все сильней, и будет болеть, пока не выпьешь отвар, но тебе страшно принимать его из моих рук, хочешь я его тебе, в лужицу на земле вылью, и ты свинья христианская и оттуда выхлебаешь. Ведь тебе кажется, что мусульманская собака хочет тебя отравить и отравлю, потому что ты мне нужен живым и здоровым. Не будь тебя в эту ночь, это меня присыпали под тем барханом, или бы бросили на съедение шакалам. Я мог бы тебя прикончить, еще две луны назад, когда ты только назвал свое имя.
И произнес угрожающим тоном, — Сварю, будешь пить или за шиворот вылить?
Ибрагим смотрел на меня злым взглядом, потом с его лица исчезло, всякое выражение осталась только боль. Он махнул рукой и что пробормотал на своем родном языке.
— Ибрагим, что ты сейчас сказал?
— Поговорку с моей родины. — Он обхватил голову руками и застонал, — Вари быстрей отравитель, может, сдохну быстрей и мучиться не буду.
Я засуетился, доставая то, что насобирал по дороге и что нашлось у моих несостоявшихся убийц. Горячая вода была и очень скоро Ибрагим пил, слегка остывший отвар.
— Ну а всё-таки, что за поговорку ты сказал, что-то подобное я слышал однажды.
— Двум смертям бывать, одной не миновать.
— А это как? Разве можно умереть два раза? Про одну понятно, но две?
— Мухаммад, я знаю, от чего умру, ты меня заболтаешь до смерти. — Он сидел с таким видом, словно боялся расплескать содержимое своей головы, поворачиваясь всем телом, следил за округой, за все время нашего разговора.
