— Проскочили!.. Я тебе проскочу! — взволнованно кричал Вадим Алексеевич. Потом подошел к мальчишке, взял его за подбородок. — Открой рот! Ел ягоды?
— Да не отравились они, Вадим Лексеич, — вставил лесник.
— Ничего мы не ели! — сквозь слезы говорила девчонка. — По горсточке и собрали. Этот вот набросился. Туески, ягоды отобрал. Прибить обещал.
Вадим Алексеевич облегченно вздохнул.
— Не ели, значит, ягод?
— Не-е-е, — затряс головой с перепугу замолчавший мальчишка. — Мы тока пришли, а этот нас за шкирку…
Ребят заставили вымыть руки, а заодно и лица.
— А теперь, мелюзга, марш в машину, подвезу.
* * *
…Широкоскулое лицо Болдырева сияло. Потчуя Талаевых чаем, он выглядел именинником.
Яркий день ликовал на поляне за окнами. Но они были плотно прикрыты.
Однако и здесь, в помещении, Василию Петровичу не чудился, а слышался тот же неотвязный дождевой шум. А временами казалось, что это какая-то странная болезнь накинулась нежданно, и мучит и мучит непрерывным вкрадчивым шумом.
— Кто такой Вадим Алексеевич? — спросил Талаев у Болдырева, чтобы как-то отвлечься.
— Начальник экспедиции. Лозинский.
— Удивительно нервный человек. Он болен?
— Здесь все больны, — сказал Болдырев. На скулах у него проступили желваки, а узкие глаза заблестели.
— Он так кричал на детей, которых задержал лесник… И на самого Федора тоже.
— Федор, видимо, проглядел, — невозмутимо объяснил Болдырев. — Ребята прошли оцепление. Не манной кашей мы шелкопряда кормим с самолетов. Поэтому пикеты и выставили.
Налили еще по стакану чаю.
Неожиданно Анна Михайловна сжала пальцами виски.
— Шумит… Все время шумит в голове. До боли!
— Да, черт возьми, и у меня…
Болдырев подошел к окну и ударом ладони распахнул створки.
— Слышите?
Звук стал совсем явственным — дождь, сильный крупный дождь обрушился на тайгу.
— Слышите? Это — он.
— Шелкопряд так шумит? — удивилась Анна Михайловна.
— Он не шумит. Он — ест. Он — жрет кедр!
Владимир Осипович несколько секунд постоял у окна, потом закрыл его и, обернувшись к Талаеву, сказал:
— Давайте пить чай.
— Сколько же этих гусениц, если они так шумят? — спросила Анна Михайловна, еще не придя в себя.
— Столько же, сколько звезд на небе, плюс еще десять, — ответил Болдырев.
— Фу, какая гадость!
— Что поделаешь, Анна Михайловна. Ваш муж все-таки не представлял себе достаточно ясно, с каким врагом он собрался бороться. Теперь он столкнется с ним лоб в лоб.
Талаев молчал. Он был поражен и подавлен.
— Давайте пить чай, как говорил чеховский профессор, когда его спрашивали о смысле жизни, — Болдырев иронически улыбнулся., — Больше нам, к сожалению, ничего пока не остается делать.
— Но ведь вы же боретесь! — с жаром сказала Анна Михайловна,
— Боремся…
— Разве химический метод так безрезультатен? — спросил Василий Петрович.
— Почему же… результаты есть! В конце лета мы составим протокол. Определим смертность гусениц, но… Оставшиеся в живых окуклятся, превратятся в коконы. Будущим летом, в летный год, пойдут порхать по тайге большие серые бабочки. Пусть их будет миллион. Всего миллион. Они разлетятся на десятки километров, а к осени отложат во мхе по пятьсот личинок. Значит, через год снова пятьсот миллионов гусениц набросятся на кедр. Но разве гусениц останется миллион? Покропили мы шелкопряда ядом, а на другой день — дождь. Начинай все сначала. Миллиарды гусениц остаются. Выходит, через год их будет сотни миллиардов.
— Но когда-то они кончат так размножаться, — сказала Анна Михайловна. — Не может же это продолжаться вечность!
— В одном месте шелкопряд бушует примерно четверть века, — ответил Болдырев. — Потом уходит в другие места. Выходит, он вечен. Мы боремся с ним то там, то здесь. А результат… Простите за еще одну цитату: «Саранча летела, летела и села. Посидела. Все съела и снова улетела».
— Послушаешь вас, Владимир Осипович, так поневоле пессимистом станешь, — заметил Талаев. — Где же ваша уверенность? Где задор?
— Вы хотите сказать: «Заманивал, заманивал, а теперь пугает»? Нет. Я вас знакомлю с конкретными условиями работы. Враг за стеной.
— Вы, вероятно, устали, Владимир Осипович, — сказал Талаев.
— Нет. Просто действует на нервы этот шум. Это смех над нами. Смех над бессилием человека.
«Не может Болдырев обойтись без красивого слова», — подумал Василий Петрович и сказал:
— Владимир Осипович, помогите мне. Надо раствор приготовить. Где здесь вода?
Когда в сенях загремели ведрами, из своего закутка вышел Лозинский.
— И мне ведро дайте.
У колодца Вадим Алексеевич неожиданно спросил у Талаева;
— Вы всерьез шелкопрядом интересуетесь? Или как любитель?
— Любитель? — усмехнулся Василий Петрович, вспомнив, как тогда после охоты с Болдыревым лесничий отозвался о любителях. — Нет, Вадим Алексеевич, не как любитель. Я считаю, что проще всего освободиться от дела, которое тебя взволновало, — это сделать его.
— Ну, ну, — буркнул Лозинский. — А то у меня такое впечатление, что Болдырев готов хоть шамана пригласить, лишь бы тот согласился.
Владимир Осипович, стоявший рядом, полушутя-полусерьезно сказал:
— Игра стоит свеч.
Поутру шум «дождя» звучал, казалось, с новой силой. Василий Петрович наполнил баллон обыкновенного садового опрыскивателя водой, в которой содержались бактерии дендролимуса. Болдырев помог ему надеть баллон на спину. Владимир Осипович был молчалив и сосредоточен, словно не Талаеву, а ему предстояло провести опытное заражение шелкопряда.
Потом Болдырев и Лозинский, пожелав Талаеву успеха, отправились к самолету, а Василий Петрович — в тайгу, к молодняку кедра, который можно было легко опрыскивать с земли.
Седая от росы трава стлалась на лужайке перед домиком опорного пункта. И тут же сразу, в нескольких шагах, поднимались великаны кедры. Домик на лужайке, у подножия сорокаметровых гигантов, представлялся игрушечным. Под этими деревьями могло укрыться и десятиэтажное здание.
Подойдя ближе к ним, Василий Петрович пригляделся и остановился, пораженный: ствол, ветви, веточки дерева перед ним шевелились. Кедр сплошь покрывали гусеницы. Шум черной армии, казалось, стал угрожающим, будто дерево ожило и поеживается, пытаясь сбросить врага.
Где-то неподалеку послышался рокот мотора самолета.
Василий Петрович ступил в кедровник. И тотчас почувствовал легкий удар по руке. Гусеница! Толстая, величиной с палец, она как ни в чем не бывало ползла к плечу. Талаев брезгливо стряхнул ее наземь.
