Василий Петрович рассказал о встрече с Болдыревым и его просьбе.
— А твоя диссертация?
— Она не пострадает, — ответил Талаев и смутился.
— Знаешь, Василий, — улыбнувшись, сказала жена, — ты сейчас напоминаешь мужа, который завел себе любовницу.
— Анна!
— Видишь ли, я инстинктивно против этого, — рассмеявшись, закончила она свою мысль. Талаев вздохнул.
— Конечно, я, в сущности, не имею права уделять столько внимания другой работе. Будь добра, увидишь у меня книжки про насекомых — отбирай без жалости.
— Хорошо. Только ты не читай их потихонечку по ночам.
И книги про насекомых были отправлены под арест — в нижний ящик стола.
На их месте появились другие — про лес.
Читая их, Василий Петрович удивлялся. Казалось бы, ему ли, выросшему в Киренске, городке, затерянном среди необозримой ленской тайги, не знать, что такое лес? Пожалуй, едва научившись толком говорить, он уже умел и различать породы деревьев. А теперь тайга, понятная вроде бы сызмальства, открывалась перед ним наново. Она виделась Василию Петровичу былинным великаном, по чьей воле собираются и проливают дождем тучи, который умеряет дневной жар и дышит теплом по ночам, умеет смирять своенравность бешеных потоков.
Василий Петрович частенько появлялся в лаборатории университета осунувшимся после бессонной ночи, проведенной в обществе «лесных духов». Сотрудники за его спиной сочувственно покачивали головами — «с диссертацией не ладится».
Не ладилось.
Талаев рассматривал под микроскопом скопление крошечных грибков, состоящее из тончайших разветвленных нитей, а ему казалось, что он видит не привычную картину, а какие-то дикие таежные заросли. Веточки сплетались в непроходимые чащи, а мысли возвращались к лесу.
Оторвав взгляд от окуляра, Талаев смотрел на ту сторону Ангары. Сразу же за косыми улицами правобережья, тогда, в конце сороковых годов, лежала на увалах тайга.
Она дремала под лебяжьим пухом снегов, была величавой и грозной, сумрачной и беспомощной. Она представлялась Василию Петровичу гордым и сильным человеком, который страдает молча, подчас тайно, незримо для тех, кто не дал себе труда коснуться его могучего и любвеобильного сердца.
«Лес — наваждение какое-то!» — думал Талаэв.
* * *
Они внесли в кабинет корзину с ветками кедра, и комната преобразилась. Она стала будто светлее и шире от наполнившего ее смолистого запаха хвои.
Петя Валуев и Сережа Туз поставили корзину посредине кабинета и вынули из нее стеклянную банку, набитую гусеницами шелкопряда. Черные, покрытые серебристыми волосками, они были словно одним, единым шевелящимся клубком.
Прошел месяц с тех пор, как Болдырев привез десять экземпляров погибших гусениц. Талаев взял по частичке от каждого трупа, приготовил препараты и изучил их под микроскопом… Предстояло выяснить: есть ли среди гусениц, привезенных Болдыревым, погибшие от какой-либо заразительной болезни? Если есть хоть одна, то прах такой гусеницы должен был заразить здоровых.
И только в том случае, если опыт с заражением повторить несколько раз и смертность окажется стопроцентной, можно будет предположить, что найдена бактерия, способная вызвать эпизоотию — смертоносную эпидемию среди гусениц.
Микроорганизмы, которые Талаев находил в умерших гусеницах, сильно отличались друг от друга. Одни микробы уже были известны, с другими Талаев столкнулся впервые. Оказалось, что один из видов микробов вообще не значился в специальном микробиологическом каталоге.
— Спасибо, — сказал Талаев студентам.
Василий Петрович вытащил из-за стола заранее припасенные десять стеклянных литровых банок из-под солений, поставил их на подоконник и насыпал в них свежих кедровых веточек из корзины. Потом он взял штатив с десятью пробирками, в которых был водный раствор из праха тех десяти гусениц, и пипетками окропил по очереди хвою в банках.
Потом пинцетами рассадил шелкопряда в эти зараженные теперь банки.
Черно-серебристые твари тотчас принялись пировать. Быстро двигаясь по веткам, гусеницы перекусывали хвоинки, и Василию Петровичу показалось даже, что он слышит, как похрустывает на жвалах упругая зелень.
«Вот и все. Опыт начат. Начата новая работа», — подумал Талаев. Ему вдруг очень захотелось курить. Василий Петрович глубоко несколько раз затянулся.
«Гусеницы погибли в разных местах, при различных обстоятельствах, — думал он. — Все десять из этих десяти могли погибнуть случайно. Сто из ста — тоже. Тысяча из тысячи — тоже. Возможно, что только тысяча первая — жертва эпизоотии. Ведь в тех очагах, где они обитали, не замечено признаков массовой гибели вредителя. Может, болезни, вызывающей мор гусениц шелкопряда, вообще нет в природе? Впрочем, это противоестественно. Нет такого существа или растения на земле, которое не было бы подвержено, эпидемиям. Следовательно, болезнь «икс» теоретически существует.
Но попалась ли гусеница, погибшая от «чумы» шелкопряда, среди этих десяти экземпляров? Даже степень вероятности неизвестна… Ну что ж! Начнем следствие по делу «Поиски верного убийцы…» Не хватает только вывесить на дверях лаборатории объявление: «Требуется высококвалифицированный убийца шелкопряда».
Шути, шути, Василий Петрович, но, кроме всего прочего, тебе придется отвечать перед ученым советом за срыв научной работы, за диссертацию… заваленную. Выбор сделан».
И ему снова и снова виделся световой занавес солнечных лучей меж медных стволов гигантов, слышался глухой верховой шум крон. А потом — скелеты деревьев.
Теперь он понимал, что, раз возникнув, новое чувство к лесу не оставит его… Никогда раньше он не был захвачен делом так целиком, без остатка. Его занятия той или иной проблемой были работой — интересной, любимой. Но делал он ее всегда как бы с холодной головой. Больше того, эту холодность он считал известным достоинством.
Выходит, он ошибался. Он почитал строгость науки, ее железную логичность. Наука была ему целым миром. Только теперь он понял, вернее — начинал понимать, что до сих пор нередко любил оружие само по себе, а не то, во имя чего оружие вынимают из ножен, во имя чего оно создано, — для борьбы.
«А может быть, — думал он, — может быть, это закономерно? Может быть, понимание потому и пришло, что теперь я владею оружием — методикой научного исследования, суммой необходимых знаний».
Талаев снял халат.
«Надо идти к ректору… Что ж, выговор за нарушение производственной дисциплины я заработал».
