— Какой же срок вы мне даете? — спросил я.
— Месяц. Запланируем четыре подвальных очерка, по одному в неделю, и хватит… Согласен?
— Ладно, — я постарался сдержать ползущую по лицу улыбку. — Так экспедиция, вы говорите, комплексная?..
— В основном, этнографическая. Но там есть и антропологи, и историки.
— И где же ее база? Куда мне, собственно, ехать?
— Ехать пока никуда не надо. Сейчас ты пойдешь оформлять документы и получать деньги. А потом дуй в гостиницу, знаешь, которая возле базара? Там спросишь Гринберга или Овчаренко. Они из этой самой экспедиции. Ребята свойские, простые, я с ними знаком… Они тебе все объяснят!
* * *
Овчаренко и Гринберг, действительно, оказались ребятами свойскими. Я появился в гостинице в тот самый момент, когда они собирались идти ужинать. И они с ходу пригласили меня с собой. И я согласился охотно.
В ресторане к нам присоединилась девушка — тоненькая, коротко стриженная, с золотистой челочкой, закрывающей лоб. Звали ее Катя. И спустя некоторое время она спросила меня:
— Так это, значит, я ваши стихи читала в местной газете?
— А нравится? — в свою очередь поинтересовался я.
— Да как вам сказать… — Она тряхнула челочкой и усмехнулась лукаво. — Вообще-то ничего. Только очень уж обще, отвлеченно. Все у вас какие-то пейзажи, полустанки… Дальние пути, трудные дороги… А что-нибудь более личное, интимное, что-нибудь о жизни вы можете, а?
— Но ведь наша жизнь — это как раз и есть дорога, — ответил я, — дальняя, трудная.
Сейчас же Осип Гринберг сказал, поднимая над столом бутылку:
— Катька! Кончай флиртовать. О более личном, интимном ты можешь беседовать со своим Серегой… Не трогай корреспондента! И вообще, братцы, давайте-ка ужтшать.
И он аккуратно, бережно разлил по стаканам водку.
Ужин прошел весело. За столом шумели, говорили все наперебой. И я с любопытством прислушивался к разговорам.
Новые эти мои друзья — молодые этнографы, — как выяснилось, только что вернулись с берегов озера Тоджа и направлялись теперь к хребту Танну-Ола. Там находилась главная экспедиционная база. И туда-то, стало быть, и я должен был отправиться вместе со всеми.
Познакомился я также с работой и планами экспедиции. Она состояла из трех отрядов. И все они занимались, в общем, одним делом: изучали загадочный и сложный этногенез Тувы — старинного урянхайского края.
Дело в том, что в этом краю существовала редкостная смесь почти всех языковых и расовых элементов Южной Сибири и Северной Азии. И данное обстоятельство озадачивало ученых… А Гринберг, тот попросту полагал, что именно здесь-то и надобно искать следы палеазиатской расы; останки таинственных „протомонголоидов", когда-то обитавших, судя по всему, в тибетских и саянских горах. Однако эту его идею решительно опроверг Антон Овчаренко:
— Ты, Осип, как всегда, перебарщиваешь, несешь чушь… Сибирский очаг расообразования, как известно, вторичный. И, стало быть, все эти языки не возникли здесь, а пришли сюда. Ведь Урянхай лежит на пересечении древнейших путей… Это великий исторический перекресток!
— Ну вот, — поморщился Гринберг, — опять ты мне прописные истины читаешь… Учись, старик, мыслить широко, поэтично.
— Я не поэт, — резко сказал Антон, — я ученый.
— Не ученый ты, а начетчик. Во всяком случае, меня лично теория „перекрестка" никак не устраивает… Слаба эта теорийка, слаба!
— Но другой-то ведь нету, — тихо проговорил Антон. Приходится пока мириться. И по правде говоря, что мы знаем? Грумм-Гржимайло не зря писал о тувинцах. „Эта народность останется для нас навсегда неопределенной". Слова эти, заметь, принадлежат метру, генералу от науки! А мы кто? Рядовые…
— Однако плох тот рядовой, кто не хочет сам стать генералом!
— Ты опять меня не понял. Я ведь не гонюсь за чинами.
Ребята продолжали спорить. И я слушал их с интересом. Но предпочитал не вмешиваться в спор — помалкивал.
Катя тоже в разговор не вмешивалась; с аппетитом ела, пила. Затем закурила. И улыбнулась мне, щуря глаз от дыма:
— Вот так они всегда. Один оптимист, фантазер, романтик. Другой скептик, пессимист.
В этот момент к нам подошел коренастый, приземистый парень в кожаной куртке — шофер отряда. Он живо присел к столу, выплеснул в стакан остатки водки из бутылки. И тронул за плечо Антона:
— Эй, пессимист, подвинь-ка мне салат.
— Да какой я, к черту, пессимист? — дернулся Антон. — Что за манера навешивать ярлыки? Просто я не люблю пустого фантазерства.
Ладно, остынь, пробормотал шофер примирительно, шуток, что ли, не понимаешь?
Он выпил, отдулся. И помаргивая, оглядел собравшихся.
— А знаете, ребята, какая разница между оптимистом и пессимистом?
— Тут много вариантов… — заговорил Антон.
Но Гринберг перебил его:
— Давай, Митя! Выкладывай!
— Пессимист считает, что все женщины бляди. А оптимист только на это и рассчитывает.
— Здорово, — смеясь, воскликнула Катя, — самый остроумный ответ.
Потом она повернулась ко мне — отбросила со лба непослушную прядку.
— Ну а ты, — спросила она, — ты вообще-то кто по натуре?
И я ответил, посмотрев на нее долгим взглядом:
— Конечно же оптимист!
Отряд покинул город на следующее утро. В распоряжении исследователей был небольшой грузовичок с кузовом, крытый брезентом. Там уселись Осип, Антон и я. Катя поместилась рядом с шофером. И машина покатила, увязая в густой, весенней, непролазной грязи.
Настоящих дорог в современном понимании в Туве почти еще не было. На всю республику имелся тогда, в 1956 году, лишь один Усинский тракт, связывающий Сибирь с Монголией. Но он проходил восточнее и был нам ни к чему. А на нашем юго-западном направлении встречались только старые караванные тропы да глухие проселки.
Однако современная техника начала уже вторгаться в Туву; это подтверждалось обилием всякого мусора… Повсюду на обочинах валялись автомобильные покрышки, какие-то детали моторов. А иногда и целые составы погибших грузовиков и автобусов.
— У здешних водителей, — сказал шофер Митя, — как и у минеров, участь одна… Они могут ошибиться один только раз! И если уж сплоховал — кранты. Помощи тут ждать не от кого. И неоткуда. Я знаю случаи, когда ребята застревали здесь зимой, и только потом, спустя несколько месяцев, отыскивали их черепа.
— А затем какие-нибудь энтузиасты, — подхватил Антон, — изучив эти черепа, создавали оригинальные теории.
— Это на кого же ты намекаешь? — спросил Гринберг.
