Посидели, помолчали, я в себя не мог прийти от этой исповеди, а Божков продолжал:
— Словом, поступил я в училище. В пограничное — способный ведь, экзамены сдал блестяще. Проучился отлично, и хоть можешь не поверить, а с удовольствием. И верно, ведь ни о чем думать не надо, все расписано, только выполняй. Закончил и вот на заставе третий год. Заботиться ни о чем не надо: квартира есть, звания идут автоматически. Ну где ты видел в гражданке, чтоб человек автоматически, без усилий (если, конечно, честно делать свое дело, без ЧП, без проколов) становился кандидатом, потом доктором, потом академиком? Или из продавца — завсекцией, завмагом, начальником торга? Там работать будь здоров надо, жуткую энергию проявлять, инициативу, конкуренцию выдерживать. А в армии накатанная дорожка. Повторяю, если нормально служить. Идут годы — идут звания, растет денежное содержание, удобства, положение. Скажешь — и ответственность? Правильно. Но я же свое дело делаю. Тихо, однако, без срывов.
Помолчал.
— Конечно, — продолжал, — мне везет. Везет на помощников. До тебя орел был, теперь сам заставой командует. Потом я же вижу, какой ты, фактически работу мою делаешь. Старшина — цены ему нет. Словом — везет! В этом году капитана получу. Глядишь, в отряд заберут, посижу там — майора получу, а то и подполковника. Как мой дед предвидел — по рельсам для меня путь гладкий.
— А если война? — я спросил, и сам понял бессмысленность вопроса.
— Ты не думай, — усмехнулся, — не хуже других отвоюю и, если надо, жизнь отдам, не пожалею. Я не подонок, Андрей, и не трус, и не саботажник. Я лентяй, я не войны боюсь, а жизненных трудностей, работы, ответственности. Не по силам мне бороться, пробивать карьеру, что-то там соображать. А здесь меня всем обеспечивают, за меня думают. Спасибо. — И словно прочел мои мысли, добавил: — Я тебе все откровенно рассказал, потому что ты честный парень и доверием моим злоупотреблять не станешь. А если уж совсем откровенно, то скажи, разве сам не доволен, что у тебя такой начальник, что ты фактически командуешь на заставе? Скажи честно.
— Доволен, — признался. Ну что я его буду обманывать. Он прекрасно все понимает. И не боялся прямо так мне и сказать. Для этого тоже надо чуть-чуть мужества иметь. Но до чего же мне его жалко. Честное слово — вроде он мне какое-то увечье свое скрытое показал или в тайной стыдной болезни признался.
Да, вот такие в армии тоже есть. А что поделаешь, армия, и погранвойска в том числе, состоит из людей, а люди бывают всякие…
Думал сохранить навек великую тайну старшего лейтенанта Божкова. Например, от Зойки. Оказалось, что никакая это не тайна.
— Андрей, — говорит она мне как-то, — ты знаешь, что командир отряда собирается нагрянуть?
— Странно, — замечаю, — если бы ты это знала, а я нет.
— Это я к тому, — учит меня жена (вот что значит работать учителем), — чтоб ты все проверил, отвечать-то тебе придется.
— Почему мне? — смотрю на нее подозрительно. — За все начальник отвечает.
— Ты это можешь вон той горке рассказать. Вся застава знает, кто здесь начальник.
— Погоди, — уже беспокоюсь, — ты что имеешь в виду? Старший лейтенант Божков…
— Старший лейтенант Божков, — перебивает, — парадный мундир заставы, а рабочий — ты. Все знают это, и он в том числе. Хороший он человек, в компании тем более. Но как командир — никакой. И это ни для кого не секрет. Я понимаю, ты должен делать вид перед народом. Но передо мной-то зачем? Так что проверяй.
Сижу, молчу. Может, хоть в отряде не знают…
Этот разговор наводит меня на самокритичные мысли. С Божковым все ясно. А со мной? Я все же тоже не святой, и светящийся нимб не мешает мне спать по ночам. «В чем грешен?» — размышляю.
Ну хотя бы в том, что принимаю своего командира как он есть, он меня даже чем-то устраивает. Но ведь такой командир в армии — это все же трещина в броне. Однако ни на каком, в том числе партийном, собрании я об этом ни слова. Большой мне минус.
Еще. Мало говорю с солдатами. То есть говорю-то много, но все о службе, о делах. Не о книгах, фильмах, чувствах, о жизни на заставе, не о жизни вообще. Так можно превратиться в солдафона.
Текучка заедает. Не расту над собой, так сказать. Недостаточно читаю специальной литературы. Зойка утверждает, что много. Я соглашаюсь с ней. Не с собой, потому что я-то знаю, что мало. Конечно, дел невпроворот, тем более при таком начальнике, но все же в каждом деле надо постоянно совершенствоваться. Как? Я переписываюсь с двумя преподавателями из училища, советуюсь. Отец и дед — тоже мне полезные помощники. Но язык, например, почти забросил. Журналы кое-какие полезные не выписываю. Пришел тут ко мне рядовой Панкин, интересную штуку придумал, ловушку там одну, так сказать, дополнение к системе. Я в восторге, чуть не Государственную премию ему пообещал, рационализаторский диплом и т. д. и т. п.
А через неделю обнаруживаю в кое-какой нашей специальной литературе, что изобрел-то мой Панкин велосипед. Вполне искренне и оригинально, но то, что уже давно известно и, кстати, применяется. Вот так!
И еще обнаруживаю один существенный недостаток — не бронзовею ли? Недостаток, проистекающий из качества. Я столько сил потратил, чтобы выработать в себе самообладание, выдержку, чтобы при любых обстоятельствах оставаться спокойным, не повышать голоса, что, в конце концов, мне кажется, я и внутренне отношусь слишком спокойно к вещам и событиям, которые никак не должны оставлять равнодушным. Вот это слово! Не становлюсь ли излишне равнодушным? Даже Зойка что-то заметила. Однажды говорит мне:
— Какой-то ты иногда квелый бываешь, Андрей. Нет, не квелый, я не так выразилась. Скучный, что ли… Спокойный. Раньше ты бы шум-гам поднял, а теперь только смотришь. Вообще-то это неплохо, нервы бережешь, но смотри, не потеряй интереса.
— К чему? — спрашиваю.
— Не знаю… Ко всему. К тому, к чему интерес терять не надо. Я не о себе, Андрей. Ко мне у тебя интерес никогда не пропадет, это моя забота. А к делу, что ли. Не знаю.
Пусть не беспокоится — к делу, моему главному любимому делу, у меня интерес не пропадет никогда, но последить за собой все же надо.
Вспомнил почему-то Борьку Рогачева. Вот ему, например, много ли времени отдавал. Его, так сказать, воспитанию. А почему, собственно, я должен был его воспитывать? Он что, моложе меня, глупей? Может быть, сирота или блаженненький? И вообще чего его воспитывать? Вполне разумный, способный парень, делает карьеру, без пяти минут кандидат. Какие могут быть претензии? А вот грызет меня что-то. Не могу объяснить, но чего-то совесть мучает. Будто идем в сцепке по краю, он свалился, а я руки не протянул. Ну да ладно, это я так — уж раз самоедством занялся, так удержу не знаю. Это, наверное, из-за писем. Какие-то они у него тоскливые, недосказанного в них много. Да редкие совсем стали.
