Внезапно он остановился и оглянулся на собранную груду предметов. Он вспомнил, как Ив исполнял эту работу, и в первый раз после убийства сердце его наполнилось жалостью к тому, кто теперь лежал мертвый, там в кустах. Порыв горя, который он испытал накануне вечером, был скорее свойством его пылкой натуры. Злоба мгновенно угасла перед лицом смерти и сердце сокрушилось при виде совершенного непоправимого поступка. Чувство жалости к Иву шло от самой глубины его сердца и родилось от жалости к самому себе. Но эта жалость роковым образом открыла дорогу суеверию. Гаспар невольно начал думать о том, как было бы хорошо, вернувшись в палатку, застать там Ива. И тут же он понял, как на самом деле это оказав лось бы страшно. Он громко засмеялся, чтобы отогнать страх, и ему ответил неумолчный плеск моря и крики чаек вдали.
Он не боялся тела Ива, лежавшего в кустах. Правда, за все богатства «Роны» он не пошел бы посмотреть, что с ним сделало тление, и все же Гаспар не боялся его. Наоборот, чтобы победить страх, он именно думал о том, что Ив лежит там в кустах, лежит и не встанет. И все-таки страх возвращался. Он мог бежать откуда угодно, даже из тюрьмы, но как бежать с острова? Эта невозможность бежать и была основой страха у Гаспара.
И вдруг ему показалось, что кто-то стоит сзади него. Он обернулся. Никого. Островок, море и небо были совершенно лишены жизни, и все-таки ему казалось, что кто-то стоит совсем близко, кто-то прикасается к нему…
Окинув еще раз взглядом весь морской простор, как будто ища на нем трубы или паруса, Гаспар повернулся и пошел к пальмам.
В ту минуту, когда он переходил с рифа на песок, он увидел на песке что-то, что заставило его вздрогнуть и остановиться. Это был отпечаток голой ноги.
Это был след, оставленный Ивом, и в нем не было ничего сверхестественного. Но Гаспару он показался ужаснее самой смерти. Он отошел от него, прижав руку к сердцу, не смея оглянуться. Он сам не знал куда идет, ноги привели его к пальмам.
Там он сел, прислонившись спиной к стволу. Дерево стало для него как бы живым существом, он готов был обнять его и прижаться к нему, как к другу, но боялся оглянуться. В это время громкий, резкий, душераздирающий крик раздался над ним. Гаспар вскочил и, прижимаясь к дереву, оглянулся.
Большой черный альбатрос с блестящими глазами и коралловым клювом пролетал над островом. Резко выделяясь на фоне голубого неба, он летел беззвучнее стрелы на неподвижных крыльях. Миновав остров, он крикнул еще раз, потом еще раз его голос донесся издали, а потом он превратился в точку и исчез в лазури.
Гаспар тяжело перевел дух, глядя ему вслед. Потрясение подействовало на него лучше всякого лекарства, обнаружив перед ним всю нелепость его тревоги. Остров сразу освободился от мнимых страхов и ужасов.
Солнце скрылось за краем моря, залило весь воздух золотым отблеском и погасло. Быстро темнело, небо делалось все синее, все темнее, и в бархатной бездне его зажглись дрожащие огни. Над островом пронесся прохладный ночной ветер.
Пережитые потрясения измучили Гаспара. Крепкий сон овладел им, и он проспал без сновидений почти до самого рассвета.
Проснулся от какого-то звука. Как будто кто-то около палатки ударил один единственный раз в огромный барабан. Он приподнялся на локтях, и сон сразу соскочил с него. Прислушался, но все было тихо. И вдруг снова послышался знакомый звук, но уже издалека: «Бум!»
Жутко было слышать этот звук в таком пустынном месте. Если он был произведен барабаном, то это был барабан великана. Пот струился со лба Гаспара, когда он выбрался из палатки и подошел к пальмам. Ничего и никого! Новый месяц плавал, как серебряная лодочка, среди золотых звезд. Верхушки пальм выделялись на фоне звездного неба – южная ночь была дивно хороша.
Если бы Гаспар знал тропическое море, он не испугался бы этого звука. Его производила дьявол-рыба, которая выбрасывается из моря, перевертывается в воздухе и снова шлепается в воду, вздымая пену и производя этот шум. Но Гаспар ничего не знал об этой рыбе и стоял, напряженно вглядываясь в даль моря, над которым на востоке уже появилась светлая полоса.
И вот зажглась заря, погасила звезды и окрасила небо сначала серым, потом голубым, потом холодным синим светом, быстро перешедшим в нежные теплые тона. Солнце появилось из-за края моря и позолотило вершины гор и верхушки мачт на судах, стоящих в многочисленных гаванях Багамских островов. Ветерок, поднявший волосы на голове Гаспара, пронесся дальше и перелетел на другие острова, где в апельсиновых рощах светящиеся ночные насекомые гасили свои фонарики и отправлялись на покой.
Гаспар не замечал роскошной картины рассвета, развертывавшейся перед ним. Он не отрываясь смотрел вдаль, где качался на волнах какой-то круглый темный предмет, похожий не то на голову пловца, не то на бакен.
Предмет подходил все ближе и ближе, и наконец Гаспар отчетливо различил лодку, которая то держала курс прямо на остров, то становилась к нему боком. Лодка! Избавление от одиночества и страха! Крик, который вырвался из груди Гаспара, далеко разнесся кругом, и ему ответили чайки. Он бросился бежать к коралловой косе, не обращая внимания на следы голых ног Ива на песке и остановился на самом краю ее, заслонив глаза рукой от солнца.
Лодка была теперь видна отлично. Она была пуста, и течение несло ее мимо островка. Гаспар лихорадочно сорвал с себя одежду и башмаки и, не раздумывая, бросился в воду. Ему пришлось плыть против течения, которое несло лодку, но холодная вода вернула ему бодрость. Лодка была уже близко от него, вся белая на изумрудных волнах. Вот ему осталось только полтора метра до нее, – и вот уже он ухватился за ее борт. Лодка слегка накренилась, когда он забирался в нее; она была пустая, на дне ее лежала пара весел и умирающая летучая рыбка.
Гаспар причалил к берегу под крики чаек, которые, казалось говорили: «Ты думаешь бежать? Хи! Хи! Хи! А волны, ветер, лазурь неба и моря? Они наши, навсегда, навсегда!»
Выходя на берег, Гаспар чувствовал себя как человек, бежавший из тюрьмы и принужденный вернуться туда. Он торопился, будто спасаясь от погони. Прибежав в палатку, он схватил пояс с деньгами, взял сухарей и несколько жестянок консервов. Но это было далеко не все. Надо было еще запастись пресной водой и взять одежду, оставленную на самом мысу рифа. Он был босой, а почва рифа местами была остра, как нож.
Наконец, изранив до крови ноги, он добрался до своего платья, дрожащими руками надел башмаки и, забрав под мышки одежду, стал быстро возвращаться по рифу; спрыгнув на песок, он побежал, громко разговаривая и размахивая свободной рукой, к лодке.
