Ичиро осторожно отошел от окна. Этот разговор обрадовал его безмерно. Значит, он тоже станет истребителем.
…Дни похожи один на другой, как стебли бамбука. И так больше года. Переквалификация заняла много времени. Наконец приказ — и они летчики-истребители, унтер-офицеры.
Утром весь выпуск — сто человек — выстроили на плацу. Генерал Ито, одетый в парадную форму, громко прочел обращение военного министра о наборе в отряд летчиков-смертников.
Камикадзе! Первыми были семь летчиков, таранившие американские линкоры в Пирл-Харборе. Их имена знает вся страна, они вписаны на самое почетное место в храме Ясукуни. Как прекрасно их назвали: “Камикадзе — божественный ветер”.
Как-то будущим летчикам показали фильм о камикадзе. В зале стояла мертвая тишина, когда раздавался голос диктора: “Обнажите головы!”
На полотне экрана поле аэродрома и безукоризненная шеренга тех, кого уже нет в живых. Лица бесстрастны. Перед строем камикадзе генерал произносит речь. Вот он её закончил, подошел к столу и взял чашечку сакэ, к нему по очереди приблизились летчики. “Последняя чашка сакэ”. Камикадзе снова стали в строй. Команда — и они бегут к самолетам. Парашюты остались на земле. К чему они камикадзе? Пропеллеры слились в сверкающие круги. Самолеты совершают короткую пробежку, один за другим взмывают ввысь и исчезают в небе…
“Обнажите головы!” — вновь раздается голос диктора.
— …родина вас призывает. Нужно двадцать человек! — заканчивает генерал и после минутного молчания командует: — Желающие, шаг вперёд!
Не думая, даже не осознав, что он делает, Ичиро повиновался властному приказу. Скосил глаза налево, направо — весь выпуск, как один человек.
— Благодарю вас, господа унтер-офицеры! Но нужно только двадцать человек, — ласково сказал генерал. — У кого есть дети, остаются на месте.
Ичиро снова скосил глаза. Шеренга добровольцев стала похожа на палисадник. В ней осталось меньше половины курса.
— Спасибо, господа, — раздался голос генерала. — Теперь на месте останутся единственные сыновья в семье
Осталось двадцать два человека. Генерал прошелся вдоль строя.
— Ты и ты, — указал он, — вернитесь назад. Когда понадобится — будете первыми!
Адъютант подал шкатулку, из которой генерал достал повязки с красным кругом — солнцем и повязал ими головы камикадзе. Затем по команде новые камикадзе повернулись лицом к шеренге, и она застыла в поклоне.
Ичиро увидел у Иссумбоси повязку камикадзе.
— Зачем ты вызвался? — возмущенно спросил он. — Ты же единственный сын в семье!
— Э, друг, скажи: непутевый сын непутевого отца. От кривой ветки и тень кривая. И не всё ли равно — сегодня или завтра? Я привык не отставать от тебя. Уж лучше вместе!..
Эдано было не по себе от подчеркнутой предупредительности товарищей, а в их глазах ему чудилось сочувствие…
6Генерал Ито давно готовил камикадзе из своих подчиненных и в многочисленных беседах превозносил необходимость самопожертвования.
“Закрыв глаза, — патетически восклицал он, — мы обращаемся к юным борцам за родину, расставшимся в Жемчужной гавани с жизнью, как расстаются с нею осыпающиеся цветы вишни… Один порыв ветра, и они уже устилают склоны гор Иосино. В них мужество, полное трагизма. Оно сквозит и в жертвенном подвиге сынов отечества, бесстрашно принявших смерть в Жемчужной гавани. Трудно умереть просто. Ещё труднее умереть славной смертью!..”
И каждый раз генерал Ито говорил о низости, коварстве и жестокости врагов: “Эти торгаши воюют только мощью своего кошелька и грубой силой техники. Они — прогнившие расы, разве способны на что-либо героическое? Они, — закончил однажды шуткой генерал, — даже в отхожем месте садятся на стульчак, застаивая себе кровь, а у нас, японцев, и там посадка орла…”
Камикадзе командование предоставило пять суток отпуска перед отправкой на фронт. Только выйдя за ограду училища, летчики-смертники поняли, какой силой обладает их повязка. Они всюду встречали вежливую услужливость и учтивость.
— Пожалуйста, господа унтер-офицеры, — согнулся в поклоне контролер у вагона, — садитесь на любое место и поезжайте бесплатно, куда у вас есть необходимость. Пожалуйста!
Даже непоседливый Иссумбоси на время притих.
Но не это волновало Эдано. Уважение не к нему, а к повязке! Но почему он сам теперь смотрит на всё иначе, будто многое видит впервые, словно он не на родной земле, а в незнакомой стране?
Вот за окном тянутся рисовые поля. Рис выбросил метёлки, и всё поле кажется огромным куском шелка, переливающегося под порывами ветра. Почему он раньше не замечал этой красоты?
У высокого каменистого обрыва стоят каменные божки, они охраняют дорогу и путников от обвалов. А могут ли эти изваяния спасти людей от лавины бомб? Или божки не знают, что такое бомбы? Раньше Эдано так никогда бы не подумал!
А вот изможденный человек тащит по каменистой дороге тяжело нагруженную тележку. Он так напрягается между оглобель, что острые локти его высоко приподнялись над головой. Он похож на кузнечика — раньше Ичиро не замечал такого сходства. А он не впервые видит грузовых рикш.
И везде — на мелькавших мимо вагона домах, хозяйственных постройках, даже на каменном обрыве, под которым стояли статуи божков, — виднелись плакаты: “Священную войну до победного конца!”
— Ну как, Ноппо,[5] — вспомнил Иссумбоси школьную кличку Ичиро, — нас теперь никто не примет за поездных воров? Хорошо бы сакэ раздобыть. Может, нас и напоят бесплатно?
Эдано улыбнулся. Удивительная способность у его друга — ни над чем серьезно не задумываться. Он отвернулся от окна: рядом, тяжело опираясь на палку, стоял пожилой мужчина с усталым умным лицом.
— Извините, — Ичиро приподнялся, — пройдите к нам. Здесь есть свободные места.
— О, искренне благодарен, господин унтер-офицер. Но я не смею беспокоить вас.
— Вы нисколько нас не стесните. Убедительно прошу не отказываться. Вы обидите нас.
— Очень, очень признателен вам, — старик со вздохом облегчения сел. — В моём возрасте двенадцать часов работы, пожалуй, многовато. Но, конечно, мы не ропщем, ибо наши затруднения ничто в сравнении с лишениями, переносимыми воинами.
— Да чего там. Простите, как ваше достойное имя?.. Кагава-сан?.. Я всё понимаю, Кагава-сан. Война — это не только битва воинов, но и тяжелый труд всей нации.
— Вы изумительно мудро сказали, господин унтер-офицер. Изволите ехать домой? Извините за нескромность.
— Да, наш поселок в пятидесяти километрах ог Кобэ.
