Вино и музыка пробудили страсти и заставили заговорить языком чувств. Марич первым протянул руку.
— За минувшее, Гина!
Гина вновь жадно выпила и сейчас же наполнила свой бокал.
Наклонилась еще больше вперед и тихо в лицо проговорила:
— За будущее, дорогой.
Ее слова прервал чужой голос. У стола остановился официант и протянул Маричу газету:
— Прошу — вечерний номер! Очень интересный номер. Поразительное изобретение инженера Эрге, а также подробности о знаменитом Аризонском аэролите.
Марич плохо понимал английский язык и потому только слово «Эрге» врезалось ему в голову. С минуту он растерянно смотрел на официанта, потом вытащил деньги, положил газету на стол.
С первой полосы на него смотрел серый портрет инженера Эрге.
В добрых голубоватых глазах Марина угасла нежность, мягкие очертания его хмурого лица заострились, и лицо покрыла серая, суровая маска.
И неожиданно голоса и шум джаз-банда — которых он к тому времени будто не замечал, — больно резанули его слух.
* * *
На улице напряженно протянули друг другу руки и с натугой произнесли обязательные, ненужные, как всегда при неискреннем прощании, слова:
— Всего хорошего.
— Всего.
— Думаю, еще увидимся?
— Конечно…
Гина подняла руку. С остановки неподалеку к ней с готовностью подъехало черное лакированное такси. Марич вернулся на Бродвей.
Воспетый и изображенный до малейшей детали туристами — в популярных описаниях и учебниках — прославленный тридцативерстный Большой Белый Путь уже тонул в пламени электричества разнообразнейших цветов и оттенков.
В глубоком черном провале неба искрились и мигали удивительные гигантские рекламы, а незримые пальцы, дополняя выкрики газетчиков и громкоговорителей, выводили блестящую огненную надпись — последнюю вечернюю новость Нью-Йорка.
— Изобретение инженера Эрге. Эрге совершает революцию в воздухоплавании! Завтра в клубе инженеров Эрге сделает подробный доклад. Лайстерд уже купил изобретение Эрге.
Под хвостатой кометой кроваво искрилась другая надпись:
— В Аризону выехала первая партия исследователей. Завтра на месте, где упал Аризонский аэролит, начнутся первые раскопки. Аэролит даст миллиард долларов чистой прибыли. Покупайте акции нового товарищества «Аризона». Покупайте! Покупайте!! Покупайте!!!
Марич отдался на волю толпы, которая легко сжала его в своих гибких объятиях и понесла вниз по улице.
На миг улица ошеломила его, погасила болезненную тоску. И невольно, сам того не замечая, он начал с интересом наблюдать за жизнью Бродвея.
Зарево света со всех сторон больно било в глаза, шум и голоса толпы заглушали грохот элевейторов и сабвеев, прорываясь сквозь звон железа и рев сирен, из кафе-ресторанов в открытые двери вырывалась второсортная музыка.
Высоко (нужно было до боли забросить назад голову) на небоскребе плавно расправлял крылья зеленый орел — марка фирмы «Мажестик». Сбоку огромная маска, сверкая белыми зубами, весело подмигивая, размахивала зубной щеткой. Дальше огненным фонтаном лился в хрустальный бокал какой-то напиток. И повсюду между рекламами вспыхивали зарева огня: красного, янтарного, зеленого, синего.
Внизу, белая от огней электричества, улица была запружена двойной прочной цепью черных блестящих авто, огневыми гадюками с грохотом ползли вверх трамваи.
И каждые две минуты на уличных маяках гасли зеленые огни и загорались красные; тогда стремительный поток авто, автобусов и кэбов сразу останавливал свой бег и застывал неподвижной полосой. Из других улиц, пересекавших Бродвей, стремительно несся второй поток машин.
Улица, издавая поразительные гаммы мощных звуков, творила невероятный и удивительный джаз.
Поток нес покорного Марича все дальше и дальше. Мимо проплывали квадратные, удлиненные, старые и молодые лица в цилиндрах, белых манжетах, лица женщин с подведенными тонко глазами (глаза от этого казались глубокими и соблазнительными), мелькали драгоценные роскошные наряды, шляпки, роскошные меха, шелковые ткани, жемчуг. От огня сверкали глаза болезненным, неестественным блеском.
Ошеломленный новыми впечатлениями, Марич не заметил, как оказался далеко от центра и остановился, увидев, что его больше не окружает толпа.
Тогда он вернулся в гостиницу. Посмотрел на часы — ровно два. В одиночестве снова почувствовал, как пришли к нему тоска и боль. И когда опять добрался до центра, где улицы по-прежнему покрывал мусор человеческих тел, ничто уже не могло отвлечь от назойливых знакомых мыслей. И внутренняя боль, беспокоившая его, превратилась в какое-то скучное душевное нытье, когда слух вновь резанул металлический, ровный, безжизненный голос громкоговорителя:
— В пятницу в клубе инженеров Эрге сделает доклад о своем изобретении. Это изобретение, по мнению знаменитых специалистов, совершит революцию в современном воздухоплавании.
* * *
«Ленинград 25/XI 192…
Дорогой Виктор Николаевич!
Дух беспокойства снова охватил меня. Опять мысли об Азиатском аэролите преследуют и тревожат старика. Как никогда ощущаю ваше отсутствие — ох, как нужны вы, дорогой мой — сравнение не подыщу. Я давно собирался вам написать, но дела так закрутились, что у меня не было и минуты, чтобы черкнуть словечко.
Вчера вернулся из Москвы, был у наркома. Виктор Николаевич! Ура, наша взяла! Вы не можете представить, что это был за прием, я вышел оттуда буквально очарованным.
То, чего я добивался десяток лет — то, что было непонятно моих же коллегам — он понял с полуслова. Он осознал, что это дело мирового значения и масштаба.
Когда шел к нему в кабинет, думал: «Не удастся — что ж, возьму и поплетусь, как и в 19… году, с клюкой в тайгу, на собственные гроши, искать наконец место падения — именно поплетусь — назло всем».
Вы, дорогой мой друг, понимаете, что после того, как я вдвоем с проводником-тунгусом достиг Краксовой горы и побывал у самой могилы аэролитов, я не могу не вернуться туда и не закончить начатого важнейшего дела. Как сейчас помню: я прошел, преодолевая хребты, десять километров на запад, и — диво дивное! По мере продвижения вперед (на запад), верхушки бурелома с юга-востока стали уклоняться к югу. И вдруг с одной макушки глянул на меня взволнованный, как толчея порога, ландшафт остроконечных голых гор с глубокими долинами меж ними. Глубокое ущелье просекло с севера на юг цепи гор. В нем я увидел ручей. Знаменитый ручей Великого болота.
Вы ведь, Виктор Николаевич, знаете, что тайга не имеет естественных полян. На перевале я разбил лагерь и стал кружить вокруг котловины Великого болота — сперва на запад по лысым гребням гор (бурелом на них лежал уже вершинами на запад). Огромным кругом обошел я всю котловину горами к югу и бурелом, как завороженный, вершинами склонился тоже к югу. Я возвратился в лагерь и снова по плешинам гор пошел к востоку — и бурелом все свои вершины туда же отклонял… Я напряг все силы, снова вышел к югу, почти что к Хушмо — лежащая щетина бурелома завернула свои вершины тоже к югу… Сомнений не было: я обошел вокруг центр падения.
