Не утерпел Андрейка, спросил у старого:
— А собаки-то как? Наверно, гоняли Чолбон?
— Э, паря, собачки-то с понятием народец! Ни-ни, даже наоборот, оберегали ее.
— От кого же, Осип-бабай, охраняли-то ее?
— Знамо, от волкоты да рысей.
— Но-о?! — неожиданно вырвалось у Андрейки, и он с недоверием посмотрел на Самагира. «Наверно, шутит старый бабай», — подумал он.
— Вот тебе и но-о… Как-то ночью собаки мои подняли шумиху на дворе, пришлось подниматься с постели. Оделся, обулся, выхожу на крыльцо. Псы мои гавкают в сторону перевала. Взглянули на меня и махнули в горы.
Утром старуха кликнула собачек к корму, а двор-то пустой. Пришлось брать берданку да шагать по их следам. Следы-то привели на перевал к Белым скалам. Смотрю вверх, на своей бойче стоит моя Чолбон, а по соседству с ней на выступе скалы притаилась матерая рысь, такую я отродясь не видывал. Собачкам, видать, надоело гавкать, лежат под бойчой и следят за хищником. О, паря, тут мешкать не будешь, пальнул, и рысь долой с бойчи. А моя Чолбон прыг, прыг ко мне, радехонька кружится вокруг меня, и собачки тоже ластятся, дескать, хвали нас, твою Чолбонку выручили. Так-то мне стало хорошо, будто грузную понягу с мозольных плеч сбросил.
Самагир закрыл глаза и задумался.
— И от волков тоже отбивали? — спросил Андрейка.
— И от волчья выручали… А вот от человека-то не сумели уберечь… Не вернешь теперь Чолбон… Куда пойду?.. Кому буду жаловаться?..
— Знамо, куда надо идти, только все боишься, што назовут тебя доносчиком, в худые люди попадешь, — сверкая черными глазами, укорила Чимита.
Самагир закрыл заскорузлыми пальцами лицо и еще ниже склонил седую голову.
Андрейка, не попрощавшись, выскочил на двор и мелькнул мимо окон.
— Возьми, Кеха, еще стегно, а мне хватит.
— Нет, паря, так-то тебе совсем будет обидно.
Буин взглянул на товарища и улыбнулся. Синие глаза Иннокентия кричали: «Давай, браток, лишне не будет!»
— Лишне не будет, бери, Кеха, — Буин бросил на кучу мяса заднее стегно.
— Ладно уж, с меня пара бутылок «московской», — Иннокентий, довольный дележкой, крякнул, хотел еще что-то сказать, но тут распахнулась дверь, в сени влетел Андрейка, сверкнул гневно глазами и сквозь рыдания крикнул:
— Зачем убили у деда Самагира Чолбон?
Мужики растерянно переглянулись. Буин боязливо выглянул во двор, бросил в угол окровавленный топор и сердито посмотрел на товарища.
— Оськину изюбриху ты убил.
— Разве она Оськина? Она же была в тайге, на перевале.
— Там она жила.
— Почем я знал. Был бы колокольчик или ошейник на шее.
— Застал бы он нас с Чолбонкой, надел бы на тебя ошейник.
— Чо будем делать, а? Он же в милицию заявит.
— Не-е.
— Вот те и не-е! Надейся на тунгуса. Тут, паря, мозговать надо, как ловчее выкрутиться, чтоб сухими выйти.
— Чо думать-то, нада Чимиту просить, штоб уговорила Самагира… Оська-то шибко ее слушает.
— Ладно… делай.
— Попробуем… пойдем, паря, похмеляться.
— Ханда, ставь мясо, — Буин устало плюхнулся на стул.
Смуглая, средних лет бурятка засуетилась у плиты. Иннокентий тоже вошел, без приглашения сел за стол и закурил.
На столе вскоре оказался тазик с большими кусками жирной изюбрятины и бутылка «московской».
— С такой-то закуской не грех и выпить.
Кеха отгрыз пробку и наполнил стаканы. Выпили и молча запустили зубы в сочное мясо.
— Спасибо Самагиру, вырастил нам «коровку», — ухмыльнулся Иннокентий.
Буин поморщился, сердито замотал головой.
Наступило неловкое молчание. Иннокентий трясущейся рукой наклонил бутылку, тишину нарушило бульканье водки. Буин хмельными глазами окинул товарища и бесшабашно махнул рукой. Из водянистых глаз брызнуло хмельное озорство:
— Правильно, Буин, махай на нее. Ну их к ядреной матери.
— О да, ладна, водка-то — свята водица, всех мирит, пойдем к Оське Самагиру. Мало-мало пить будем, мало-мало баить будем, може, простит старик.
— Вот это деловой разговор, молодец Буин, — Иннокентий вынул из рюкзака еще пару бутылок и сунул их товарищу.
Чимита через оттаявшее стекло увидела подходивших Буина и Кеху.
— Идут гости.
— Кто такие? — Осип отложил в сторону шкурку лисенка и подошел к окну. По темно-медному морщинистому лицу его пробежала тень, расширились и засверкали злыми огоньками глаза. Он скрипнул зубами.
— Ты, старый, мотри, не дури!.. Не забывай обычай.
— Знаю, но как стерпеть-то?
— Терпи. Уйдут, потом делай, што хоть. В тайге свои законы, блюсти их надо.
— Ладно, молчи, баба! — Осип трясущейся рукой поднес к пустой трубке спичку.
В сенцах послышался топот, кашель и пьяный говор.
«Обычай… долг гостеприимства… Почему, однако, старики не придумали, чтоб воров и браконьеров вместо угощенья встречать дрыном?!» — думал сердито Осип.
Открылась дверь. С морозным паром ввалились два друга.
— Амар сайн, суседи!.. Здоровате!
— Мэндэ, проходите, садитесь.
Расплывшись в пьяной улыбке, Буин вынул из кармана две бутылки «московской» и поднес одну Осипу, а вторую — Чимите.
Старики, не выдавая своей неприязни, отблагодарили за подношение, как положено. Чимита принесла большого сига, расколотила его обухом топора. Жирную расколотку посыпала солью и перцем, нарезала луку. Получилась холодная закуска.
«Век оба ишачили, а ничего нет, — оглядывая внутренность дома, думал Иннокентий. — Ему-то простительно, таежник-эвенк шмутьем не обзаводится, было б доброе ружье, а она-то, бурятка, должна быть домовитой… Все на честность жмут… Нет, это не нашего бога люди, и с ними пива не сваришь».
— Садитесь за стол, мужики, чем богаты — тем и рады, — услышал Кеха голос хозяйки и сел рядом с Осипом.
Из крохотного шкафчика Чимита достала бутылку водки и разлила по стаканчикам. Однако разговор не ладился. Буин по-бурятски заговаривал то с Осипом, то с Чимитой, но хозяева отвечали односложно, неохотно. Да, как ни говори, между соседями пробежала черная кошка. Иногда Чимита коротко взглядывала на Кеху. Ей давно не нравился этот с водянистыми глазами мужик, который спаивал слабохарактерного Буина и делал что хотел в его доме.
— Дядя Осип, ты уж не серчай… У мово товарища вкралась ошибка, — упрашивал Буин.
— Пей, ешь, сусед, а греховные дела разберем потом, в другом месте. — Самагир хотел еще что-то сказать, но сердито махнул рукой и отвернулся. В сердце старого охотника с новой силой закипела злость на бесчувственных людей. Чтобы немного успокоиться, он глотнул густого чая, поперхнулся, на глазах выступили слезы.
