Мемориал - Роман Вадимович Славацкий

тут он сам виноват, потому что мы с Ирэной предупреждали его. Ничего хорошего из его романа с Ленкой не могло получиться. Они совершенно разные люди… Но Августа разве убедишь, если он упрётся? И вот результат: он притащился к Бэзилу в совершенно невменяемом состоянии и нёс какую-то кошмарную ахинею про Гермеса и античных богов. Не удивительно: он спятил на античности. Впрочем, воздержусь от комментариев. Тут надо ещё разобраться, что к чему.

Август был настолько «хорош», что мы с Бэзилом оставили его у себя. Нельзя было отпускать его такого. Потом выяснилось, что мамаша Августа, купно с его папашей, неожиданно отправились в санаторий. Логично, что Бэзил пригласил Августа отдохнуть к себе. И тот, конечно же, согласился. Но буянить не перестал.

Не далее как вчера утром он слез с мезонина с вытаращенными глазами и заявил, что у него было видение. Более того: он принёс рукопись, отпечатанную на старой машинке, что покоится на антресолях. В машинописи было изложено его видение.

При этом Август был одет в чёрные брюки и в чёрную же рубашку — очевидный признак его нервозного состояния. Он утверждает, что чёрный цвет его успокаивает, и поэтому в трудную минуту облачается в траур. Но на сей раз даже тёмные покровы не успокоили нашего молодого человека.

Август бегал по деревянному ампирному дому, натыкался на антикварную мебель, встряхивал длинными русыми кудрями и жидкой бородкой, размахивал своей рукописью и рассказывал про времена Павла Алеппского, как будто действительно только что вылетел из XVII века.

— Послушайте-ка, «юноша бледный со взором горящим», — сказал ему Бэзил, — вы уверены, что ваши видения не вызваны чрезмерным употреблением сухого болгарского вина?

— Какого вина?! — завопил Август. — Вы же мне не наливаете! Я уже два дня не пью никакого вина, тем более, болгарского!

— Мда? — Бэзил почесал седовласый «ёжик». — Тогда, может быть, есть смысл освежиться?

Он подошёл к южному концу анфилады, открыл форточку и крикнул в сторону «мавританского» краснокирпичного дома:

— Фома! Явись!

Форточка второго этажа растворилась, и оттуда донеслось:

— Ага!

Бэзил вернулся к нам и похлопал Августа по плечу.

— Знаете, дружище, тут нужен рассудительный верующий человек. Такой как Фома. Мне кажется, он выслушает вас и поймёт лучше, чем такой старый скептик, как я или такая… ммм… категоричная девушка, как Виола.

А тут как раз явился Фома, длинный, слегка сутулый, в чёрной водолазке, которая оттеняла его одухотворённое лицо.

— В чём дело? — спросил одухотворённый Фома.

— Вот вам, Фома, десятка. Возьмите этого юношу, напоите, накормите, расспросите обо всём самым подробным образом, а мне потом изложите всё — не торопясь и обстоятельно.

— О чём расспросить-то?

— О-о! Это он сам вам расскажет; не остановишь. Ступайте. Кстати, Август, оставьте свою машинопись.

Август покорно отдал листки и пошёл в прихожую, где я решительно попросила его переобуться, а то бы он так и ушёл на улицу в чужих тапках.

Когда я вернулась в гостиную, Бэзил уже сидел в ампирном кресле, в котором до него, согласно семейным преданиям, сиживали последовательно: Иванчин-Писарев, Гиляров-Платонов, Соколов-Микитов и Вогау-Пильняк (в этих двойных фамилиях что-то роковое).

Итак, сидя в историческом кресле, Бэзил читал Августову писанину, держа её правой рукой, а левой постукивая по ломберному столику, что является верным признаком величайшего напряжения мысли.

— Ну? — спросила я, когда он закончил чтение.

Бэзил молча протянул мне страницы и внимательно смотрел, пока я читала, усевшись на подоконнике.

— Ну? — спросил он в свою очередь.

Я пожала плечами и положила помятые листы в Мемориал, (надеюсь, Августу они не понадобятся — это копия, второй экземпляр, который Август автоматически делает в любом случае).

— Не знаю… Вроде бы талантливо написано… Но за этим текстом скрывается что-то тревожащее.

— Клиника? — предположил Бэзил.

— Да брось! Дураки так связно мысли не излагают.

Тут пришла таинственная Ирэн.

Мы всё ей рассказали.

Она прочла уже знакомый нам текст и произнесла тихим, но уверенным голосом:

— Я всегда говорила, что у Августа задатки медиума. По-моему, тут надо не психушку вызывать, а напротив, воспользоваться этим.

— Я вам «воспользуюсь»! — зарычал Бэзил, багровея. — Не сметь проводить с ним никаких этих ваших «опытов»! Если вы, засранки, сведёте парня с ума, я не знаю, что я с вами сделаю!

— Да не трогали мы его, и не будем трогать, — спокойно ответила Ирэн, расчёсывая свои роскошные пепельные волосы перед старинным зеркалом. — Мы здесь вообще ни при чём. В конце концов, это всё Август. Я самолично говорила ему, что этот его «орфизм» добром не кончится. Нет, старая добрая магия лучше. Колданёшь так, по-дедовски, оно и крепче выходит. А вся эта экзотика — ну её. А насчёт «воспользоваться» — это я имела ввиду чисто творческие проблемы. Ну, в смысле — когда представляешь себе топографию древнего города, видишь предметы, которые давно исчезли, но реально существовали — это же ведь способствует творчеству, разве не так?

— Смотрите! Я вас предупредил! — погрозил нам Бэзил и добавил с подозрением:

— «Топография»! Знаю я вас…

У него ещё оставалось время до вечерней; отошла ужасная исповедь, закончилась бесконечная панихида. Но перед глазами стояли ещё ряды телег, на них лежали чумные — и когда батюшка подходил с епитрахилью и крестом, — полумёртвые хрипло, в предсмертном бреду, извергали свои грехи. Последняя исповедь. А некоторые уже ничего не говорили. И почти нельзя было отличить их от мертвецов. Страшные, чёрные, раздутые, трупы лежали тут же.

Отец Сергий даже не поверил, что требы закончились. Он-то думал, что придётся пробыть в Соборе целый день, и сказал