Однако Лоуренс не считал, что люди в компании Дива недооценивают Хильде. Конечно же, они понимали, что Хильде помнит состояние казны компании и знает, что оно угрожающее.
Иными словами, то, что происходило сейчас, – своего рода азартная игра, испытывающая ум и смелость Хильде, Милике и компании Дива.
Чей план самый наивный, самый слабый? Чья воля самая худая, самая слабая?
Лоуренс знал, что в таких буреподобных схватках ему места нет.
– От одного торговца я услышал выражение «торговая война», – сказал он Хильде с восхищением в голосе. – Я же бродячий торговец, и я торгую. Торговые войны – это не мое.
Хоро облегченно вздохнула, Хильде мягко улыбнулся. Такой улыбкой взрослый хвалит ребенка, понявшего, что человек не может сдвинуть гору.
Вскоре снаружи раздался шум, и голос Милике приказал тем, кто окружил постоялый двор, отступить.
Шаги воинов стали удаляться, и в то же время другие, тяжелые шаги донеслись из коридора.
В комнату вошел Мойзи.
– Похоже, вы с ним поговорили?
Хильде не сразу поднял голову. Возможно, то, что он хотел сказать, было трудно облечь в слова.
Конечно, такое одной фразой не выразишь.
– Он сказал: если сможешь это сделать – сделай.
Хильде никак не дал понять, что произошло что-то еще.
Повернувшись к Хоро, он спросил:
– Будешь смеяться?
Хоро, совершенно не в восторге от этого вопроса, ответила:
– Не буду. Мне немножко завидно.
Хоро уже утратила всякую уверенность в том, что мир можно изменить.
Закончив фразу, она положила руку Лоуренсу на лоб. Как будто говорила: «Есть лишь один человек, которому я могу доверить свои руки».
Потом она встала и жестом предложила Лоуренсу сделать то же самое.
– Господин Лоуренс, – обратился к нему Хильде.
Хоро явно была не в настроении задерживаться здесь, однако Лоуренс, опершись на ее плечо, повернулся.
– Да?
– Слова, которые ты сказал господину Милике, были великолепны. Мы никогда не должны их забывать. Поскольку ты это понял, я уверен, что твоя лавка будет процветать.
– …Большое спасибо.
Радоваться было нечему.
Тем не менее Лоуренс поблагодарил Хильде должным образом.
И вместе с Хоро вышел за дверь. Не худшее завершение мечты бродячего торговца.
Работой Лоуренса было ничего не делать – только спать и набираться сил.
В результате на следующее утро он ел на завтрак свежий хлеб бок о бок с Хоро.
Похоже, городской пекарь приготовил хлеб специально для Хильде и банды наемников Миюри, поселившихся на этом постоялом дворе.
Хильде отнюдь не недооценил ситуацию. Многие из горожан откровенно боялись тирании компании Дива. А самому Хильде явно удалось представить себя как великого торговца, который исправит компанию Дива и избавит город от этой тирании. Глядя из своей комнаты через лестничный пролет, Лоуренс видел, как внизу ходят туда-сюда разные хорошо одетые люди.
Вне всяких сомнений, все: охотники, селяне, торговцы, ремесленники – все боялись внезапных перемен в своей жизни, которые неизбежно произойдут, если компания Дива начнет войну. И, поскольку Хильде был на их стороне, этого было достаточно даже без его красноречия торговца.
Люди могут смеяться над идеалами других, но мечта, которую человек несет искренне, всегда отдается в сердцах окружающих.
Однако в то же время Лоуренс видел множество воинов в одинаковых доспехах и с одинаковыми копьями. Эти люди стояли у перекрестка на въезде в квартал, где был постоялый двор.
Милике с самого начала не стал требовать от совета торговцев как-либо противостоять компании Дива.
Во-первых, если дело дойдет до сражения, будет что-то ужасное. Во-вторых, даже если Милике расстелет перед компанией Дива ковровую дорожку, возможно, компания впоследствии уничтожит сама себя. Если вспомнить, что до сих пор никому еще не удавалось подчинить все северные земли, это нельзя было назвать слепым оптимизмом.
Вдобавок Милике был обижен на провидение, да так сильно, что это пугало даже Хоро. Несомненно, в его жизни было какое-то событие, внушившее ему столь твердую убежденность, что мир ни за что не изменится и не может быть изменен.
Но сейчас Хильде и банда Миюри справлялись неплохо. Потому что в глазах городской стражи, посланной советом торговцев, и простых горожан то, что им посылали хлеб прямо из печи, было не таким уж большим благодеянием.
Можно сказать, Хильде и банда Миюри сумели выставить себя этакими благородными разбойниками.
– Ты.
После завтрака Лоуренс сидел на стуле возле окна и смотрел на улицу, когда Хоро тихонько позвала его.
– Да?
– Возьмись, – и Хоро, закатав рукав балахона, протянула ему свою тонкую руку.
Лоуренс подумал было спросить зачем, но не стал, а просто ухватил предплечье Хоро.
– Теперь сожми со всей силы.
– Со всей силы?
Подивившись про себя, что у Хоро на уме, он тем не менее сжал руку, как было велено.
Казалось, он сжимал настолько сильно, что хрупкая ручка Хоро вот-вот сломается. Хотя на самом деле, конечно, для такого у него силы не было.
Он постепенно давил все сильнее, но был готов отпустить Хоро, как только та даст знать, что ей больно. Однако она не попыталась его остановить, даже когда он жал уже в полную силу.
Когда Лоуренс убрал руку, на белом предплечье Хоро остался отпечаток.
Хоро оглядела отпечаток с некоторым удовольствием, Лоуренс же чувствовал себя слегка виноватым.
– У тебя будет все в порядке.
– Ааа, что? – переспросил смутившийся Лоуренс, в голове которого крутились странные мысли о его отметине на Хоро и прочих вещах.
– Если ты можешь сжимать так сильно, значит, все хорошо. Достаточно как следует отдохнуть, и проблем не будет.
Лоуренс наконец-то понял, что Хоро проверяла, готов ли он к отправлению.
– Мы уходим?..
Он почти что добавил «уже», но Хоро была не из тех, кто упускают подразумеваемое.
Натянуто улыбнувшись уголком рта, она потянула Лоуренса за бородку.
– Да. Мы уходим.
Покинуть Хильде и банду Миюри, оставшихся в этом городе, – такое он, скорее всего, не забудет до конца своих дней. Все, чего ему оставалось желать, – чтобы когда-нибудь в каком-нибудь далеком городе он услышал, что, несмотря на все передряги, у них все хорошо.
Бросать других бродячих торговцев на полдороги Лоуренсу приходилось многократно; Хоро, без сомнения, видела, как множество людей и вещей поглощает время. По сравнению со всем этим, сейчас они были в гораздо лучшем положении. Они все еще могли стоять, у них было оружие.
