—Он уходит! — заверещала старуха. — Видите?! Видите?!
Все окна и двери лавок открывались, Сцель замечал их краем глаза, люди интересовались, что за шум стоит.
Сцель широко улыбнулся крупной даме, которая стояла у дверей очередной ювелирной лавки.
— А денек-то, а!
— Что за шум? — спросила крупная дама.
Сцель пожал плечами.
— Сумасшедший народ.
Дама ему улыбнулась.
Нормально, подумал Сцель, пока все нормально. Так, медленно. Медленно.
— Я остановлю его! — закричала ведьма.
Неожиданно для себя Сцель повернул лысую голову: если они собираются устраивать на него охоту, это меняет дело. Ведьма уже переходила проезжую часть, крича на водителей:
— Дорогу, дайте мне дорогу!
Она была старая и шла слишком медленно, автомобили останавливались и пропускали ее, но один не сумел, завизжали тормоза, крик перешел в истеричный визг, автомобиль все же задел ее, вреда, видимо не причинил, но она все же упала на дорогу.
— Дурак! Дурак! Кто теперь остановит его?! — кричала она водителю, который вышел из машины и пытался помочь ей подняться на ноги.
Сцель шел дальше, пока наконец не достиг Шестой авеню. С чувством облегчения он повернул к деловой части города. Истерика и крики Сорок седьмой улицы остались за его спиной, в его прошлом, но кто знает, может, они позовут полицию, а те обязательно выслушают рассказ старушенции, а потом, может, и поверят ей.
Главное — не терять самообладания. И обязательно совершать неожиданные поступки.
Они подумают, что у него есть оружие, но у него оружия не было и не будет. Он ведь зубной врач, зачем ему пистолет? Он как-то пробовал стрелять, но стрелял весьма скверно. Пистолет дергался в руке. Он ни разу не попал. То, что у него нет пистолета, не значит, конечно, что он безоружен.
В конце концов у него есть резак.
Его резак, хотя сам он ничего нового не изобрел: ножи, наверное, существуют с тех пор, как люди выбрались на сушу. Нет, он его несколько усовершенствовал. Его резак был постоянно прикреплен у предплечья и при необходимости быстро оттуда извлекался. Ручка была толстая, лезвие тонкое и острое, но только с одной стороны. От владельца требовалось сильно ударить или полоснуть — и живот или горло противника оказывались пораженными. Сцель любил бесшумность своего резака, особенно если сравнить с мерзкими звуками выстрелов.
Они думают, что у него есть пистолет. И что он побежит.
С удивительным спокойствием, вдруг охватившим его, Сцель решил никуда не уходить. Они решат, что он при первой возможности бросится ловить такси, искать станцию метро, все что угодно, только бы убраться подальше от этого места. Но Шестая авеню слишком уж непривлекательная, высокие здания совсем не пропускают солнечный свет, поэтому Сцель свернул назад, к Пятой авеню. На полпути к ней он заметил маленькую площадь, купающуюся в лучах солнца, и направился туда, а там раскрыл рот в неподдельном удивлении, глядя, как в этот жаркий день на превосходном льду раскатывают фигуристы. Сцель подошел к перилам и стал смотреть.
Невероятно!
И это самое прекрасное в Америке. Здесь, в джунглях непроходимого города, в полуденную жару, люди вели себя как зимой. Дети смеялись и падали, старушки скользили в парах со старичками, держась за руки, а посреди катка веселились трюкачи, видимо, профессионалы. Они кружились и прыгали раздельно и вместе, как угодно, и Сцель заметил, что у этих мастеров было очень похожее телосложение — толстые ноги, ноги танцоров балета, только еще крепче, и тонкие, стройные торсы, совсем не такие, как у толстяка из второго ювелирного магазина, который вдруг положил ему руку на плечо, развернул к себе и, тяжело дыша, сказал:
— Я знал, что ты не англичанин, сукин сын, убийца.
Сцель, поворачиваясь, выдернул резак. Одно быстрое, почти незаметное движение — и горло толстяка оказалось перерезанным. Толстяк начал падать, хватаясь за шею; Сцель закричал:
— Человеку плохо! Позовите врача, скорее врача!
Толстяк без сознания упал на перила. Вокруг него собралась толпа. Он больше не держался за горло, и из горла полилась кровь. Кто-то кричал, но Сцеля в толпе уже не было, он бежал к свободному такси. К черту неожиданные поступки, над ним собирались грозовые тучи. Неприятности случаются подряд три раза. Старушенция — раз, толстяк на перилах — два… Сцель не собирался дожидаться, пока третья постучит по его плечу. Скорее в банк за бриллиантами! Он сказал таксисту куда ехать, по дороге открыл свой саквояж и, загораживая крышкой, начисто вытер платком резак.
29
В половине двенадцатого Сцель снова был на углу 91-й улицы и Мэдисон-авеню. Он не обнаружил ничего необычного, но это еще ни о чем не говорило. Если они дожидаются, когда он выйдет, если заговор существует, какая у него альтернатива? Да, деньги можно оставить здесь, но тогда к Рождеству у него не будет средств к существованию, да еще придется скрываться от правосудия. Незавидное положение.
Сцель отпустил такси и зашел в банк.
Ключ от банковского сейфа лежал у него в кармане, а номер сейфа геральдическим девизом был высечен в его сердце. Сцель быстро прошел к вывеске «Депозитные сейфы» и отправился дальше по стрелке — вниз по ступенькам, где увидел большие запертые ворота. За воротами шагал охранник. Сцель подошел к женщине, сидевшей за столиком у ворот. Средних лет, полная, но довольно милая негритянка.
— Мой ящик, — сказал Сцель и вытащил ключ.
Женщина удивленно посмотрела на него.
— Я думала, что знаю вас всех, но смотрю, новые люди подходят каждый день. Как вас зовут?
Сцель стал превращаться в немца. Если она опытная, работает давно, то должна знать его отца, у которого не было способностей к языкам — он не смог избавиться от немецкого акцента до самой смерти.
— Кристофер Гессе. Я доверенное лицо. Мой отец, — Сцель произнес «отесс», — депоссит написан на его фаммилия. — Он улыбнулся негритянке.
— А, старый масса Гессе, — негритянка произнесла фамилию именно так. — Так вы его парень. Ни разу вас не видела. Это необычно — посылать доверенное лицо после стольких лет. — Она все еще смотрела на него с подозрением.
Почему у него так колотится сердце? Что она знает?
— Он умер, — объявил Сцель.
— Бог ты мой, какая печальная весть. — Негритянка выпрямилась на своем стуле.
— Да, это ессть ошень пешально.
— Да нет, я о другом, — сказала она, — понятно, я тоже сожалею, но видите ли, у нас существует закон, по которому в случае смерти вкладчика вклад опечатывается до того, как он будет осмотрен адвокатами.
