— Что еще? — оживился офицер.
Ксендз заторопился:
— Они были… как бы сказать… небриты. Очень небриты… У одного завязана голова. А один с большими усами…
— Небриты? Прекрасно! И это вас не смутило? Вас не смутило, что к вам ночью ни с того ни с сего врываются небритые люди? Вас не смутило, что немецкий офицер небрит?
— Я… — забормотал ксендз. — Все произошло столь внезапно… На меня направили оружие… Такое потрясение…
— Сколько человек ворвалось в ваш дом?
— Т… т… трое.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет, нет! Трое.
— Мужчины?
— Конечно, господин офицер…
— Все в форме?
— Да… На улице еще были люди…
— Из чего вы заключаете это?
— Голоса… Я слышал голоса… — сказал ксендз. — Тех что остались около машины…
— Машину вы не видели?
— Нет… Я же был связан…
— Значит, грабители приехали на машине, их было наверняка больше трех человек, и они вас ограбили?
— Но я никому… — сказал ксендз. — Я ничего…
— Вы обязаны были немедленно сообщить о случившемся в полицию! — заметил офицер. — На вас напали диверсанты! Партизаны!
— Па…партизаны? — сумел выговорить Алоиз Торма.
— Вы посмели заподозрить в нападении немецких солдат! — вздохнул офицер. — Именно поэтому вы ничего не сообщали!
Алоиз Торма энергично затряс головой.
— Вы рассуждали, как коммунист! — сказал офицер. — Если бы нам не было известно ваше прошлое, мы бы церемониться не стали… Как вы могли опуститься до столь подлых мыслей о немецкой армии?!
— Я… полагал… недоразумение…
— Вы полагали! — сказал офицер. — Вы вели себя, как ребенок. Помогли диверсантам скрыться, уйти.
— Если бы я знал! — вырвалось у ксендза. — Господин офицер! Если бы я знал! О боже! Я понимаю, понимаю…
Офицер покачал головой.
— Что у вас взяли? — спросил он.
— Но… — замялся ксендз.
Офицер поднял тяжелый взгляд.
— Восемь овец, двенадцать мешков муки, вино, колбасы, сыр, хлеб… — зачастил ксендз.
— Не так быстро, — остановил офицер. — Еще раз. Итак, восемь овец?..
Через полчаса офицер закончил протокол допроса.
Заискивающе улыбаясь, Алоиз Торма рискнул заикнуться:
— Я могу быть свободен?..
Офицер промокнул протокол.
— Вам придется немного подождать.
Алоиз Торма просидел в приемной два с половиной часа. Он изнывал от страха. Немного утешало, что немцы знали о его помощи властям в обнаружении недовольных режимом. Но ведь они могли и не посчитаться с этим! Ведь он заподозрил в грабеже эсэсовцев!
Ксендз молился, затихал, опять молился…
Наконец его привели к тому самому офицеру, что вел допрос.
— Вас мы освобождаем, — холодно сказал офицер. — Вернитесь в деревню и объясните прихожанам, что вы ограблены партизанами.
— Да, да! Конечно! — обрадовался ксендз. — Конечно! А… — Он запнулся. — А моя экономка?
Офицер улыбнулся.
— Вы близки с этой женщиной?
Экономка Мария делила с Алоизом Тормой хлеб и постель уже пятнадцать лет. Ксендз густо покраснел.
— Мой сан… — сказал он. — Полагаю, вам известно, что мы даем обет безбрачия…
— Вот именно, — сказал офицер. — Значит, у вас нет причин волноваться… Ваша экономка останется здесь. Она вела враждебную пропаганду.
…На углу улицы святого Стефана ксендз Алоиз Торма очнулся. К удивлению прохожих, он внезапно остановился, замер как вкопанный, кинулся было бежать обратно, но не пробежал и трех шагов. Лицо его сжалось, голова ушла в плечи, и, спотыкаясь, он побрел прочь…
Офицер-шифровальщик, сидевший в полном одиночестве в крохотной комнатушке с зарешеченным окном, утопал в табачном дыме. Поминутно сверяясь с кодом, он медленно разгадывал экстренную телеграмму из Будапешта, полученную в ответ на донесение Раббе.
На бумагу одно за другим, каллиграфически выписанные, ложились слова: «Довожу до сведения командиров зондеркоманд возникшую опасность диверсионных партизанских действий противника тчк Два последних дня районах Балашшадьямарт, Риманска Собота, Фелед, Мишкольц, Наддетьхаза, Кисварда отмечены случаи нападения партизан важные объекты, дороги, отдельные подразделения наших войск тчк Вероятна возможность просачивания партизанских отрядов и групп территории Словакии района Банска-Бистрица тчк Установлена выброска противником парашютных десантов, действующих направлении Наддетьхаза — Мишкольц — Эгер — Будапешт тчк Требую принятия экстренных мер ликвидации партизанских банд всеми средствами тчк Каждый диверсионный акт немедленно доносится мне тчк Линии войскового командования отдается приказ усиления охраны тыловых коммуникаций тчк Требую обеспечить командование подразделений необходимыми инструкциями тчк Подпись две точки штурмбаннфюрер Вильгельм Хеттль».
Офицер аккуратно притиснул бумагу желтым канцелярским пресс-папье, аккуратно закрыл книгу кодов, аккуратно запер ее в сейф и, положив приказ в папку для докладов, аккуратно завязал синие тесемочки.
Он всю войну прослужил в шифровальных отделах штабов, принял и отправил тысячи шифровок, и слова, которые он выписывал, переведя текст с языка кода на обычный немецкий язык, давно перестали волновать офицера. Привычность формулировок не вызывала ничего, кроме уныния.
Офицер подумал, что срок его дежурства закончится через час. Если не произойдет ничего чрезвычайного, то через час можно пойти в тот венгерский ресторанчик, где так славно играет цыганский оркестр и подают настоящий ром. Там, кстати, бывают женщины.
Офицер был аккуратен. Раз в неделю он считал необходимым немного выпить и побывать у женщины. Сегодня как раз прошел недельный срок.
Офицер одернул китель, взял папку и пошел к двери.
В ту самую минуту, когда ксендз Алоиз Торма рассказывал следователю о том, что у него взяли, крестьянин из Пилиша Ловас Теглаш, воротясь домой с мельницы, вызвал во двор свою старуху.
— Что случилось? — спросила жена, обеспокоенная взволнованным видом Ловаса.
— Слышь… — сказал Ловас. — Возле того обрыва, где дубки…
— Тсс… — сказала жена. — Что возле обрыва?
— Кто-то мешки с мукой в воду бросил, — шепотом сказал Ловас. — Я низом брел, так заметно…
— Мешки? С мукой?
— Мешков десять! — сказал Ловас. — И еще чего-то…
— Господи! — сказала жена. — Зачем?
— А я знаю? — рассердился Ловас. — Бросили, и все! Лежат в воде.
— Господи! — сказала жена. — Ты в это дело не ввязывайся, Ловас!
— И не подумаю! — сказал Ловас. — Только мешки надо бы достать. Нынче же ночью.
