— Кого? — глядя на него в упор, спросил Мегрэ.
И тот решил больше не расспрашивать.
Мегрэ задумчиво рассматривал улицу. Здесь, на этой улице, жила толстуха с детским выражением лица, для которой содержание меблированных комнат было своего рода игрой, старый актеришка, дававший уроки пения девчонкам, студент, умиравший с голоду и боровшийся со сном, чтобы в один прекрасный день повесить на своей двери вывеску врача или дантиста; жила ленивая потаскушка, целые дни читавшая романы в кровати, куда три раза в неделю допускала старого господина, юная машинистка, которую ночью привозили домой в такси; здесь жили и Лотары со своим младенцем; Сафты, ожидавшие прибавления семейства; мсье Криделька, похожий на предателя из кинофильма, но на самом деле, вероятно, самый добрый человек на свете. Жили еще…
В общем, славные люди, как говорила мадемуазель Клеман. Люди, какие живут повсюду, каждый день добывавшие деньги, чтобы не умереть с голоду и уплатить за квартиру.
Были еще соседи: мужчина, уехавший утром из дому с тяжелым, как у коммивояжера, чемоданом, женщина, вытряхивавшая в окно пыльную тряпку, и кто-то совсем наверху, под крышей, где до поздней ночи горел свет.
Что тут можно было обнаружить, даже если тщательно прочесать улицу? Большинство, конечно, оказались бы такими, каких называют порядочными людьми. Богатых не нашлось бы. Несколько бедняков. Вероятно, обнаружились бы и подонки.
Ну а убийца?
Овернец нахмурил густые брови, услышав, как Мегрэ, у которого в руках была еще кружка с пивом, рассеянно произнес:
— Рюмку белого вина!
Может быть, он забыл о только что выпитых трех кружках пива?
А когда, немного погодя, комиссар пересекал улицу, хозяин бистро проводил его глазами и, покачав головой, пробормотал:
— Странный тип!
Ведь в чьих-нибудь глазах мы всегда кажемся странными.
Глава пятая, в которой Мегрэ делает множество заметок, чтобы убедить себя в том, что он работает, и в которой мадемуазель Клеман не всегда оказывается милосердной
Наверное, она делала это нарочно. Это был ее способ вести забавную маленькую войну. Хоть она и была удивительно легкой для своих габаритов, ей незачем было взбираться по лестнице на третий этаж, когда она могла просто позвать его снизу.
Может быть, она хотела подчеркнуть, что он очень крепко спит. Правда, с ним это бывало, особенно по утрам. Мадам Мегрэ тоже дразнила его по этому поводу. Другое дело, когда он засыпал днем. Так вот, постучав к нему в дверь, мадемуазель Клеман почти сразу же открывала ее.
— Простите. Я думала, вы работаете. Вас к телефону.
При этом глаза ее блестели весело и выражали дружеское расположение.
Это касалось только их двоих и другим было бы непонятно. Мегрэ на нее дулся. Это факт. Уже целых два дня. Он по крайней мере десять раз в день выходил из дома и снова возвращался. Каждый раз она нарочно попадалась ему на дороге, и на лице ее, казалось, было написано: «Ну как, будем друзьями?»
Он делал вид, что не замечает ее, или отвечал ворчанием на эти авансы.
Вот уже два дня, как шел дождь, и только время от времени луч солнца пронизывал облака.
— Алло! Да, это я…
— Вы помните некоего Мейера, шеф?
Он был уверен, что она подслушивает из гостиной или из кухни, и, может быть, поэтому ворчливо ответил:
— В телефонной книге Мейеров, наверное, наберется страниц на десять.
— Это кассир с бульвара Итальянцев; он сбежал. Только что получил о нем сведения. Голландская полиция обнаружила его в Амстердаме, в обществе молодой рыжеволосой женщины. Что будем делать?
Можно было подумать, что Мегрэ намеренно не заходит на набережную Орфевр. Дом на улице Ломон стал словно бы филиалом уголовной полиции, и случалось даже, что главный начальник звонил ему сюда по телефону.
— Это вы, Мегрэ? Тут следователь спрашивает меня по поводу дела Пьерко…
Повесив трубку, Мегрэ снова с наслаждением погружался в покой своего закоулка.
Уборщица в мужских башмаках его боялась и быстро пряталась, заслышав его шаги. Другие тоже смотрели на него немного смущенно и даже тревожно, как будто побаивались, что из-за какого-нибудь пустяка подозрение может пасть на них.
В общем, только мадемуазель Клеман не принимала его всерьез и улыбалась ему, уверенная в том, что когда-нибудь он сбросит с себя маску. По мелочам она окружала его вниманием.
Утром по собственному почину ставила у его двери чашку кофе.
Вечером на столе в маленькой гостиной всегда оказывалась бутылка пива, и Мегрэ под тем или иным предлогом обязательно туда заходил.
Если бы Мегрэ спросили, что он здесь делает, он, наверное, ответил бы, что и сам не знает.
Мегрэ сделал здесь множество заметок, чем, в общем, занимался редко. Расспрашивая кого-нибудь, он вытаскивал из кармана свою большую черную записную книжку, стянутую резинкой, и записывал то, что ему говорили. Потом у себя в комнате, когда ему до тошноты надоедало смотреть в окно, садился у стола и переписывал свои заметки.
Как только в каком-нибудь доме напротив начинала шевелиться занавеска, Мегрэ вставал и подходил к окну, потом снова садился за свои заметки.
Эжен Лотар — 32 года, родился в Сент-Этьенне. Сын железнодорожного служащего. Страховой агент в Национальном страховом обществе. Три года назад женился на Розали Мешен, родившейся в Бенувилле, близ Этрета (низовье Сены).
Бланш Дюбю — 22 года, родилась в Шатеньере (Вандея). Драматическая актриса. Не замужем.
Все было до безнадежности банально. Эти люди приехали в Париж из разных уголков Франции и даже Европы и в конце концов приблизились к дому мадемуазель Клеман.
Криделька, хотя и говорил на ломаном французском языке, ждал получения французского гражданства. Сафт уже получил его.
Мегрэ допросил их всех, иных даже по нескольку раз. Он побывал в их комнатах, видел их кровати, зубные щетки на умывальниках, спиртовки или бензиновые горелки, на которых они готовили себе еду.
Он расспрашивал всех о самых интимных подробностях их жизни, глядя на них своими крупными глазами, которые в эти минуты принимали безучастное выражение.
Ну и что с того? Нигде: ни в стенных шкафах, ни под столами и диванами, ни под матрацами — он не нашел кольта с барабаном, из которого стреляли в Жанвье.
Бедный Жанвье! Комиссар даже не ходил больше к нему в больницу, а только звонил два раза в день сиделке, и она иногда переносила аппарат к постели раненого, который здоровался с Мегрэ незнакомым свистящим голосом.
