Когда Дебар заковылял затем к Иоанне и Мари, Джон Альдос все глубже и глубже опускался в непроглядную, бездонную ночь.
В этой хаотической ночи, в которую, словно легкое перышко, погружался Альдос, он не испытывал ни боли, ни сознания жизни. И все-таки, ничего не видя и не чувствуя, он жил. Все умерло в нем, кроме одного только этого ощущения. Ему казалось, что он дремал и что минуты, часы и даже годы прошли для него в этом полусне, будто он уже давным-давно погружается в эту темноту. Вдруг что-то остановило его без всякого сотрясения и без малейшего звука, и он стал подниматься. Он не слышал ничего. Вокруг царило гробовое молчание, такое же глубокое и ненарушаемое ничем, как тот бездонный колодезь, в который он тихо падал.
Спустя некоторое время Альдос стал чувствовать мерное, ритмическое покачивание из стороны в сторону, точно он плыл по волнам. Именно таково было его первое впечатление — будто он был на море; в непроглядном мраке он стоял на корабле и был совершенно один. Он хотел крикнуть — и не мог. Прошло долгое время, пока стало рассветать, затем начался странный день. Маленькие иголочки света вдруг запрыгали у него в глазах; потянулись длинные серебряные нити, как светлые паутинки, разрезавшие темноту, а затем он увидел какой-то странный свет. Это была вспышка от порохового заряда, — потом снова настала ночь. Такие дни и ночи замелькали перед ним часто-часто, причем ночи становились менее темными, а дни более светлыми.
Он стал уже ощущать звуки: кто-то растирал его, и было горячо. В голове стало проясняться. Он открыл глаза: над ним нависло белое облако. Оно тихонько на них надавливало — прохладное и приятное, потом поднялось, и он увидел, что это было не облако, а рука. Рука отошла в сторону, и он увидел перед собою пару широко открытых озабоченных, пристально смотревших глаз и услышал всхлипывания и голос:
— Джон!.. Джон!..
Он опять полетел вниз, но на этот раз уже знал, что был жив. Он ясно слышал движение, голоса. Они приближались и становились более отчетливыми. Он хотел было во все горло подозвать к себе Иоанну, окликнуть ее по имени, но из его губ вылетел один только шепот. Но Иоанна услышала его; и он услышал, как она звала его, как умоляла открыть глаза и заговорить с ней. Он чувствовал на себе ее руки. Теперь он уже ясно видел ее. Она была здесь, около него, наклонившись над ним, и тут же рядом с ней он увидел бородатое лицо, Дональда Мак-Дональда. А затем, прежде чем смог заговорить, сделал удивительную вещь — он улыбнулся.
— О, как я рада! — донесся до него голос Иоанны. — Наконец-то!
И она уже стояла около него на коленях, прижимала свое лицо к его лицу и рыдала.
Мак-Дональд отстранил ее. Вместо нее над Альдосом нагнулась громадная голова старика.
— Выпейте это, Джонни; выпейте, мой милый!..
Альдос удивился.
— Мак, вы живы? — прошептал он.
— Как всегда, Джонни. Примите это!
Он проглотил. Тогда Иоанна опять склонилась над ним, приложила его руки к своему лицу, стала смотреть на него восторженными глазами и, все еще будучи не в силах сдерживать рыдания, целовала его, целовала без конца. В эти минуты к нему вернулось все. Борьба закончилась. Он находился не в лагере, а в избушке. Он узнал ее. Это было старое пепелище Дональда Мак-Дональда. Когда Иоанна подняла свою голову, он молча огляделся вокруг. Он лежал на широкой скамье, придвинутой к стене. Через белую занавеску на окне врывался луч света, и в. открытой двери он увидел обеспокоенное лицо Мари.
Альдос попробовал подняться и удивился, что это ему не удалось. Иоанна ласково повалила его обратно на подушку. Ее лицо так и сияло от радости и жизни. Он подчинялся ей, будто она была его няней. Она заметила, что ему о многом хочется ее расспросить.
— Не беспокойся, Джон, — сказала она, и никогда еще ее голос не казался ему таким ласковым, как в эту минуту. — В свое время мы с Дональдом расскажем тебе обо всем. А теперь ты лежи спокойно. Тебя ужасно избило между камней. Мы перенесли тебя еще в полдень, а сейчас уже садится солнце, — и ты все время не открывал глаз. Лежи спокойно! Тебя сильно всего поранило о камни.
И так было ему приятно лежать, когда она его ласкала! Он притянул к себе ее лицо.
— Иоанна, дорогая моя, — обратился он к ней. — Теперь ты понимаешь, почему я хотел отправиться на Север один, без тебя?
Она поцеловала его в губы.
— Понимаю, понимаю — проговорила она, и он почувствовал, как руки ее задрожали и как часто она задышала. — Я пойду приготовить для тебя бульон.
Он проследил за ней, как она вышла из избушки, держась рукой за горло.
Старый Дональд сидел тут же, на конце лавки. Он нежно смотрел на Альдоса, покрякивая себе в бороду, и Альдос улыбнулся ему своим израненным лицом и только до половины открывавшимися глазами, точно маленький счастливый школьник.
— Да, это была изумительная, поразительная борьба, Джонни! — сказал старый Дональд.
— Да, Мак! И вы поспели как раз вовремя?
— То есть как это вовремя?
— Вы спасли меня от Куэда.
Дональд весело засмеялся.
— Да разве это я, Джонни? — воскликнул он. — Это вовсе не я! Его убил Дебар! Когда я пришел, то все уже было готово. Только прежде, чем Кульвер Ранн окочурился, у меня мог бы быть с ним прелюбопытный разговор!
Альдосу было так интересно послушать его, что он снова попытался подняться и сесть, когда в избушку вошла Иоанна. Слегка вскрикнув, она подскочила к нему, ласково повалила его назад, а старого Дональда вовсе прогнала с лавки.
— Идите и посмотрите за бульоном, Дональд, — почти строго сказала она старику. И, обратившись к Альдосу, продолжала: — Я запрещаю тебе разговаривать, Джон, дорогой, ну, почему ты не слушаешься меня?
— Куэд поранил меня своим ножом?
— Нет, нет!
— Значит, это от выстрелов?
— И этого нет.
— А кости целы?
— Дональд говорит, что целы.
— Тогда дай мне мою трубочку, Иоанна, и позволь мне немножко приподняться. Почему ты хочешь, чтобы я непременно лежал, когда я, как говорит Дональд, здоров, как бык?
Иоанна радостно засмеялась.
— Да, ты поправляешься с каждой минутой! — весело воскликнула она. — Но только тебя очень изранило о камни, Джон. Если ты подождешь, пока я принесу бульон, то я позволю тебе немножко посидеть.
Через несколько минут, когда он проглотил бульон, Иоанна исполнила обещание. И только тогда он понял по-настоящему, что во всем его теле не было ни одного такого места, ни одного мускула, ни одной кости, которая не дала бы себя почувствовать. Он морщился, когда Иоанна и Мак-Дональд подкладывали ему под спину и под бока одеяла. Но все-таки он был счастлив. Быстро наступили сумерки, и когда Иоанна окончательно устроила постели, Мак-Дональд зажег сразу с полдюжины свечей и расставил их по всей избушке.
