Лицо дона Мигеля казалось преобразившимся под влиянием вдохновений и пылкой, искренней убежденности, глаза его метали молнии, щеки горели; присутствующие не сводили с него глаз, лишь дон Луис сидел печальный и угрюмый.
— Да, да! Единство и организация, — воскликнул один молодой человек, — это сейчас наш главный оплот против Масорки, единственно возможный путь к низвержению и уничтожению Росаса!
— Сплоченность и сегодня, и завтра, — сказал дон Мигель, впервые возвышая голос, — сплоченность и организация общества для противодействия шайке убийц, для того чтобы быть сильными, могучими и грозными, приобрести те добродетели, которых нам не достает, и стать европейцами в Америке.
— Да! Да! Мы все сплотимся! — воскликнули присутствующие с удивительным единодушием и воодушевлением.
— Увы! — сказал печально дон Луис. — Это единение, которое я призываю всей душой, мы не способны осуществить: мы дети, а не взрослые мужчины, у нас энтузиазма много, но веры нет!
— Молчи, Луис, молчи! — шепнул ему дон Мигель и, обращаясь к присутствующим, продолжал: — Да, друзья мои! Мы сплотимся и образуем силу, с которой придется считаться нашим врагам, а теперь разойдемся под впечатлением этой возрождающей нас мысли. Я подготовлю устав нашего общества: изложу наши требования и обязанности и укажу способ собраться всем за четверть часа и даже того меньше в тот день, когда наконец наступит час мщения. Сегодня у нас двадцать четвертое мая, разойдемся же теперь, друзья мои, чтобы заря двадцать пятого не застала нас, стольких аргентинцев, собравшихся вместе и еще не свободных. Пятнадцатого июня мы снова встретимся в этом доме, в это же время, а теперь еще одно последнее слово: пусть каждый из вас постарается воспрепятствовать эмиграции своих друзей. Если же найдутся такие, которые все-таки будут упорствовать в своем намерении, предупредите меня, и я помогу им. Пусть они ничего не предпринимают без меня. За исключением этого важного вопроса, избегайте меня, порицайте перед другими мое поведение, произносите со злобой и презрением мое имя — я знаю, настанет день и я сумею возвратить ему его прежний блеск и добрую славу. Довольны ли вы мной? Вполне ли вы доверяете мне, сеньоры?
Все бросились обнимать дона Мигеля. Таков был молчаливый ответ каждого из них.
Затем двери зала отворились и дон Мигель и Луис вышли проводить своих новых друзей.
Минут через пять, окончательно распростившись со своими друзьями, молодые люди снова вернулись в зал, где проходило совещание, и застали там у стола человека в шляпе с красным плащом на руке, который, очевидно, невидимо присутствовал при совещании и слышал все из соседней комнаты.
— Ну, что вы скажете, сеньор? — спросил дон Мигель.
— Что, дон Мигель?
— Довольны ли вы?
— Нет.
Дон Луис улыбнулся и принялся ходить взад и вперед по комнате.
— Каково же ваше мнение, сеньор? — снова спросил дон Мигель.
— Мое мнение таково, что все они ушли отсюда растроганные и взволнованные, полные самого искреннего патриотического воодушевления, что все они в данный момент были бы способны на самый героический подвиг, но я также уверен в том, что до пятнадцатого июня половина из них покинет Буэнос-Айрес, а другая половина забудет о необходимости единения и прочной организации общества.
— Что же в таком случае делать, сеньор? — воскликнул молодой человек, ударив кулаком по столу и позабыв на мгновение то уважение, с каким он, по-видимому, с давних пор привык относиться к этому новому лицу, красивая и мужественная наружность которого свидетельствовала о его недюжинном уме и проницательности.
— Что делать? Настаивать, настаивать и понемногу незаметно двигать вперед то дело, которое окончат, вероятно, наши внуки.
— Но Росас? — спросил дон Мигель.
— Росас есть грубое выражение наших социальных условий, которые вместе с тем и поддерживают его, и дают ему ту власть и силу, которых он при иных условиях никогда не мог бы иметь.
— Однако, если бы нам удалось его убить!
— Кому? — с улыбкой спросил собеседник дона Мигеля.
— Кому-нибудь из нас.
— Нет, Мигель, для того, чтобы стать тираноубийцей, необходимо или быть очень корыстным человеком, чтобы продать себя и свой кинжал, а таких людей нет даже в нашей стране, или же быть республиканцем-фанатиком, а таковых не существует в наше время.
— Что же тогда делать?
— Трудиться и трудиться неутомимо, один человек, завоеванный для дела народной свободы, это уже победа как бы мала она ни была, но все же — победа! Не правда ли, Бельграно?
— Да, сеньор.
— Ну, мы сегодня сделали достаточно, пойдемте, друзья мои. Бог вознаградит вас за ваши благородные чувства и стремления.
— Пойдемте, сеньор, — ответили почти в один голос оба молодых человека, выходя из зала вместе с почтенной личностью, имевшей, очевидно, громадное нравственное влияние на них обоих.
Незнакомец взял под руку дона Луиса, который шел с большим трудом, и бережно повел его к выходу.
Тонильо, стороживший выход, внимательно следил за всем, что делалось на улице.
— Приехала карета? — спросил его дон Мигель.
— Да, уже с полчаса, сеньор, она стоит на углу улицы.
По приказанию своего господина Тонильо пошел за человеком дона Луиса, сторожившим на улице у окна, выходившего на набережную. Дон Луис и незнакомец в сопровождении слуги Бельграно отправились к карете, а дон Мигель, оставшись во дворе дома, тихонько свистнул.
На его свист отозвался другой, дрожащий, слабый голос.
— Я здесь, можно мне теперь спуститься с этой холодной и ужасной высоты?
— Да, да, спускайтесь, я вас жду! — ответил молодой человек, принимая в свои объятия своего уважаемого друга и учителя, дона Кандидо Родригеса.
— Мигель, мой милый, ты губишь и мое здоровье, и мою душу…
— Идемте скорее, сеньор, нас ждут в карете.
И молодой человек увлек с собой дона Кандидо за ворота, в то время как Тонильо запирал все двери, а ключи прятал в карман.
Дон Мигель и дон Кандидо сели в карету, слуга дона Луиса и Тонильо поместились на запятках, экипаж тронулся и вскоре совершенно скрылся во мгле темной улицы Кочабамба. Четверть часа спустя карета остановилась на улице Восстановителя, позади церкви Сан-Хуана, из кареты вышел тот неизвестный господин, о котором мы говорили выше, после чего экипаж поехал дальше и наконец подъехал к знакомому нам дому дона Мигеля, где высадились все остальные. Было уже около половины двенадцатого ночи.
ГЛАВА XXI. Федеральный бал
Около девяти часов вечера гости понемногу начали съезжаться в правительственный дом, бывший дворец испанских вице-королей, к одиннадцати часам все залы были полны и первая кадриль подходила к концу. Большой зал представлял собой довольно привлекательное зрелище: расшитые золотом мундиры мужчин и бриллианты дам блестели и сверкали при ослепительном свете бесчисленных, плохо размещенных свечей, которые в общей сложности все же разливали.
