М. Роуз - Парфюмер Будды

Колокольный звон затих, остался лишь городской шум, закурлыкал голубь. Малахай сел на железный стул и достал один из своих двух мобильных телефонов – один для того, чтобы звонить, другой – чтобы принимать звонки. Так было безопаснее, труднее выследить.

Как бы ни был красив его номер, но его Малахай выбирал лишь ради балкона. Здесь он мог говорить свободно, не думая о «жучках». Это давало ему возможность путешествовать под собственным именем, что нравилось Малахаю. Хотя вымышленное имя гарантировало анонимность, но появление в гостинице под собственным именем обеспечивало особенное внимание и почет.

Малахай набрал номер Уинстона.

– Я приехал, – сообщил он экс-агенту.

– Хорошо. Как прошла поездка?

– Без приключений. Поэтому скажите мне, в офисе все в порядке?

– Да, статус-кво.

Перед тем как Малахай вылетел из Америки, Уинстон доложил, что новой информации по делу нет. Керамические черепки, которые исчезли вместе с Робби Л’Этуалем, не имели большого значения, ни исторического, ни коммерческого. Приблизительная стоимость их равнялась пяти тысячам долларов, а то и меньше.

Французская полиция проверила их по базам Интерпола. Но поскольку в полиции не знали, что черепки могут быть инструментами памяти, то и не зарегистрировали их таковыми. Никто не развесил ярлыков, из-за которых Малахай мог бы попасть под подозрение. Всегда, когда Малахай покидал страну, паспортный контроль сообщал в Отдел преступлений в области искусства ФБР в Нью-Йорке, что он выезжает за границу. Но его отношения с семьей Л’Этуаль позволяли ему бывать здесь беспрепятственно. Он лечил сестру пропавшего человека. Он здесь для того, чтобы убедиться, что у нее нет стресса в связи с его исчезновением и у нее не возникло никаких физиологических отклонений.

– Какие-либо новости о вашем племяннике? – спросил Малахай, используя прозвище Люциана Гласса. Следователь из ФБР, занимавшийся последними двумя делами по инструментам памяти, подорвал не только отношения с семьей, но и свою репутацию в Фонде Феникс.

– Племянник занят. У него теперь гораздо меньше времени для меня, чем когда-либо. Новая работа и новая девушка. Я не поспеваю.

Малахай улыбнулся. Всегда приятно знать, что Гласс до него не добрался. По крайней мере, пока.

– Рад за него.

После разговора по телефону Малахай вернулся в номер и сел за старинный стол. У него оставалось два часа до встречи с коллегой Уинстона.

Собственной авторучкой «Монблан» Малахай написал на элегантном гостиничном бланке записку для Жас, сообщая, что он находится здесь, с предложением помощи, если понадобится.

Тон показался ему неверным. Он порвал записку и бросил клочки в корзину для мусора.

Они познакомились, когда Жас была долговязым подростком, и Малахай стал одним из ее лечащих врачей. Несмотря на то что разница в возрасте у них осталась неизменной, теперь все было не так, как в прежние годы. Сейчас Жас была взрослой женщиной, пусть и одинокой, напуганной, нуждающейся в поддержке.

Малахай перечитал второе послание. Гораздо лучше. Сложив письмо, он сунул его в конверт, вызвал дежурного и спросил, не согласится ли посыльный рано утром пройтись недалеко, чтобы доставить письмо.

Консьерж принял просьбу без колебаний.

– Bien sur[26], доктор Сэмуэль.

За деньги любой каприз. Э-э, почти любой. За черепки он предложил Робби Л’Этуаль больше, чем кому бы то ни было в мире. И парфюмеру деньги были нужны, чрезвычайно нужны. Тем не менее он отклонил предложение.

Почему? Что он собирался делать с этими черепками? Знала ли об этом Жас? Как бы то ни было, Малахай в Париже. Он договорился с нью-йоркским банком о займе под залог половины здания Фонда Феникс, чтобы купить у Л’Этуаля его черепки. Если он все еще жив. Если черепки еще у него.

Малахай посмотрел на часы. В ресторане внизу он забронировал столик. Запечатав письмо, Малахай положил его в карман своего костюма с Севил-Роу.

Да, гораздо надежнее было написать ей записку, чем звонить по телефону. Никаких сомнений, что телефоны в доме Л’Этуаль прослушиваются. Малахаю не стоило заявлять о своем прибытии в Париж таким способом. ФБР постарается своевременно известить их об этом. Кроме того, надо было учитывать Жас. Прислав ей записку, Малахай избавит ее от страха перед телефонными звонками, которые вселяли в нее надежду, что звонит брат.

Он никогда не связывался с пациентами лично. Но почему о ней он думает именно так? Почти с чувством.

Направляясь из номера к лифту, Малахай пытался это понять. Зная свои достоинства и недостатки, он не сомневался, что превосходным терапевтом был по той же причине, что и плохим другом и любовником. Чувственность была ему не свойственна. Он мог объективно выслушать тех, кто приходил к нему за помощью. Он умело направлял их по эмоциональным просторам, умудряясь сам не тонуть в них. Годы самоанализа выявили в нем нарциссические наклонности, у Малахая возникло состояние, способное защитить от сочувствия к кому бы то ни было.

Двери лифта открылись, и Малахай присоединился к мужчине и женщине, ехавшим в этом лифте, встав слева лицом к двери. Парочка отражалась в отполированной медной панели. Они плотно прислонились друг к другу плечами, держась за руки.

Отведя от них взгляд, Малахай посмотрел на собственное отражение. Уже пятьдесят девять лет, а цель все та же. Никогда не был женат, без детей, никаких долгосрочных связей. У его тетки, содиректора Фонда Феникс, был взрослый сын, и Малахай серьезно относился к лишившемуся отца молодому человеку. Но кузен – это совсем не то, что собственный потомок.

Дверь открылась. Парочка вышла, и Малахай, вдруг почувствовав усталость, вышел в красивое фойе в стиле Belle Epoque[27], обратив особое внимание на солнечный мотив мраморного пола, на греческий фриз высотой в шесть этажей, на плюшевые драпировки и роскошные кресла, на низкое соблазнительное освещение. «Л’Отель» был романтическим уголком. Малахаю казалось, что он знал это всегда, но никогда не чувствовал себя здесь не на своем месте. До этого вечера.

Они вернулись тем же путем, каким ушли, не через мастерскую, а через застекленные двери в гостиной жилой части дома. В сад выходили окна, задрапированные темно-синими шторами из шелкового жаккарда с белыми звездами, месяцами и золотыми солнцами. Созданный в начале двадцатого века для прапрадедов, мотив повторялся по всей комнате. На темно-синем ночном небе красовались золотые звезды. Астрологические знаки были вытканы на золотом ковре. Изящно расположенная обстановка состояла из мебели разных эпох. Классический, но очень удобный интерьер.